Начни Хоменко официальный допрос, Новиков повел бы себя наверняка по-иному. Он стал бы грубить, изощряться в хитрости. Но Хоменко этого не сделал. И Князь с удовольствием говорил о давно минувших днях, о встречах с известными деятелями белого движения, о святости интересов «великой России». Подобную откровенность мог позволить себе лишь человек, окончательно осознавший безнадежность своего положения.
Когда эти затянувшиеся разглагольствования стали надоедать, Хоменко перебил белогвардейца:
— Это что — игра? Или ты серьезно так думаешь?
— Что?
— Ну вот то, что говорил здесь о судьбе «великой России».
— Я верю в нее! Россия вернется на свой прежний путь!
В комнате наступила тишина. Хоменко усмехнулся.
— Что ж, это лишний раз говорит о слепоте русской эмиграции, — проговорил комендант. — Все это — плоды белогвардейской и японской пропаганды. Не ново!
Теперь уже Новиков слушал Хоменко.
— Что вы знаете о России? С вашего берега ее не видно. А то, что вам так старательно втолковывалось Семеновым, Бакшеевым, Власьевским, — все это несусветная дребедень. Странно, что вам, разведчику, так затуманили мозги… Надо быть идиотом, чтобы поверить в то, что Россия может быть поколеблена кучкой бандитов, во главе которой стоит несколько доживающих свой век старых перечниц да щенков-молокососов вроде Родзаевского и Матковского? Это же, по меньшей мере, смешно!
— Стоит ли об этом говорить, Николай Петрович? — вставил Селинцев, не проронивший до этого ни слова. — О каком величии может рассуждать убийца?
Замечание Селинцева вернуло Хоменко к действительности. Он выпрямился, нажал кнопку звонка. В кабинет вошел дежурный офицер.
— Уведите задержанного! — приказал комендант.
Лицо Хоменко посуровело. Исчезла добродушность, которую он терпеливо сохранял на протяжении всей беседы с Князем. Глаза Хоменко стали холодными и властными…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Панькин приехал под вечер, задержался на полчаса в канцелярии, рассказал о делах в отряде.
Торопов слушал, боясь посмотреть в обветренное улыбающееся лицо замполита.
Уходя домой, Панькин спросил:
— Ты что, заболел? Вид у тебя какой-то сумрачный!
— Да нет, ничего…
Оставив на столе дежурного пачку писем, привезенных из отряда, Панькин ушел.
Андрейка встретил его радостным визгом. Пока сынишка не отпускал отца из своих цепких ручонок, Нина стояла в сторонке, бледная, похудевшая, с испуганными глазами. Не замечая этого, Панькин поцеловал жену, потрепал ее волосы.
— Ну, как вы тут без меня? Не соскучились? Я не чаял, когда доберусь до дому, — признался Панькин, подавая Андрейке кулек с подарками. — На-ка вот возьми, заяц прислал гостинец!
Андрейка развернул кулек. На пол высыпалось несколько конфеток-подушечек.
Панькин разделся. Нина принялась готовить ужин. Руки ее вздрагивали. А Панькин радовался. Наконец-то он дома! Позади — утомительная дорога, скитания по чужим заставам!
Умываясь, Панькин фыркал, подмигивал сыну, брызгал в него водой. От удовольствия мальчонка хохотал.
Нина возилась на кухне. Панькин подошел, бросил ей на плечо полотенце, притянул к себе, обнял. Она покраснела, безропотно подчинилась его ласке. «Если бы все осталось по-старому! Как всегда, тихо, спокойно, мирно. Если б по-старому!» — подумала она в отчаянии, ужасаясь предстоящему объяснению.
Панькин вдруг увидел ее худобу и бледность, ее растерянные глаза.
— Да что вы все, как вареные? Торопов — хмурый. Ты — сама не своя. Случилось что-нибудь? — тревожно спросил он.
Нина отвела глаза, в них мелькнуло смятение.
— Что-нибудь произошло? — еще тревожнее переспросил Панькин.
— Да нет, нет, ничего! — поспешно успокоила Нина.
Панькин посмотрел на нее пристально…
…Утром, все еще испытывая непонятную тревогу, Панькин ушел на заставу. Уехавшего на фланг Торопова он увидел лишь вечером. Разговора не получилось. Торопов избегал его. От предложения посидеть за чашкой чаю он отказался, сославшись на то, что нездоровится.
Не менее странно вели себя и бойцы. Точно сговорившись, они были как-то особенно предупредительны. Это не походило на обычную вежливость.
Вспомнился вчерашний непонятный страх в глазах жены. Где-то под ложечкой неприятно кольнуло. Мутной волной прокатилось предчувствие. Панькин заторопился домой.
Прямо с порога он потребовал:
— Нина, скажи, что у вас здесь произошло?