— Кто уточняет? — наивно переспросил я.
— Генка, говорю, и сегодня уточняет?
— А-а, — протянул я, стараясь выиграть время, с надеждой глядя вперед: скоро, что ли, появится поле? Но до того места, куда нас везли, было еще не близко, и мне пришлось отвечать. — А что вы думаете, дядя Федя, узнать все как следует — это знаете как трудно…
Я объяснил, что у нас в лагере составлен план. По нему мы скоро поедем в краеведческий музей, встретимся там с ветеранами гражданской войны. Послушаем их рассказы, а потом сами начнем искать.
— Вы — народ ученый. Вам, конечно, видней, — сказал Синицын. — И учительница у вас вон какая грамотная да красивая. Но я бы не с того начинал. Для начала разослал бы я вас по всем хуторам, чтоб встретились вы с ветеранами. Не в музее, в мягких креслах, а прямо в степи, возле старых окопов. Чтоб от каждого слова порохом пахло. Записали бы все эти рассказы, собрались вместе, прочитали свои дневники. И сразу картина перед глазами. А потом уж, чтоб уточнить, можно и в музей съездить.
Федор Федорович выбросил папиросу в окно, поправил кепку, надвигая козырек на самые брови, и сказал:
— Солнышко пробивается. Это к лучшему, а то я уж к дождю приготовился. Дождь нам теперь ни с какой стороны ни в кон.
Он посмотрел на небо и добавил:
— А может, он и завернет к нам. Вон, смотри льет, у соседей.
— Как вы думаете, дядя Федя, дождь не смоет этих жуков?
— Нет, Сеня, — твердо сказал Синицын. — Этих паразитов только правильная агротехника уничтожит.
Я не знал, какая в совхозе агротехника: правильная или неправильная, но мне стало ясно, что взрослые делают не так, как надо. Только потому и появился жук-кузька.
— Земля нас кормит, а мы эту кормилицу мучаем.
— А зачем же вы ее мучаете?
— Ты об этом лучше свою мамашу спроси, — уклонился Синицын от ответа. — Она у тебя ученый агроном, ей и карты в руки.
— Ну а все-таки?
— Все-таки? — вздохнул он. — Вот ты, например, любишь поесть, попить. Так и земля. А мы чем ее поим-кормим? Пока ничем. Надеемся на небо. — Федор Федорович потянул на себя тормоз и сказал:
— Кончай политинформацию. Вылазь, приехали, — он встал на подножку и скомандовал:
— Шевелись, орлы! Мне еще подкрепление надо подбросить.
Все продовольствие и дрова мы сложили в одну кучу, пиджаки — в другую. Миша принялся помогать маме заправлять опрыскиватели, а мы разматывать веревки. Когда мы с Лисицыным, взяв веревку, побежали к полю, мама остановила нас и сказала, что надо заходить с подветренной стороны.
— А этот край совсем не трогайте, — предупредила она нас. — Здесь я попробую применить новое средство.
Я посмотрел на опытное поле. Оно было в сотни раз больше нашего пруда. «Эх, Генка, Генка, — подумал я. — Ничего бы мы с тобой вдвоем тут, конечно, не сделали».
Мама сказала, куда кому встать, и мы, натягивая веревку, вошли в густые упругие волны золотистой пшеницы. С первых шагов мы увидели на колосьях и стеблях темно-серые пятна. Они мирно покачивались на хлебе. И казались безобидными, но когда мы сняли руками несколько жуков и разглядели их на своих ладонях, мурашки забегали по нашей коже. Жуки противно шевелили лапами, жадно открывали рот, стараясь вцепиться в кожу ладони. Мы брезгливо сбросили их и вдавили ногами в землю.
Веревка, шурша, ползла по колосьям, сбивая жуков. Они, как желуди при сильном ветре, сыпались на землю.
Мы успели пройти одну делянку, когда грузовик привез девчонок. К моему удивлению вместе с ними приехал и Генка.
— Сенька, иди сюда! — позвал он меня, придерживая вчерашнего Леопарда. По сумрачному лицу друга я не мог точно определить, что произошло: то ли его опыты с будущей ищейкой закончились неудачей, то ли ему уже досталось от отца? Но когда мы отошли в сторону, Генка сердито посоветовал:
— Взгляни, кого мы купили у этого типа.
Только тут я начал пристально рассматривать собаку. Один глаз у нее был закрыт, верхняя губа рассечена так, что из-за нее была видна чернота вместо зуба. В довершение ко всему на шее и спине Леопарда шерсть кое-где была выдрана клочьями.
— Урод? — спросил я, опуская на землю трусливо съежившегося пса.
— Изуродовали. Хотели, чтоб злее был. — Генка опустился на корточки и ласково погладил собаку.
— Ничего, мы еще себя покажем, — заговорил он, обращаясь к собаке. — Правда, Леопардик?
Услышав свое имя, произнесенное совсем необычно, собака потянулась мордой к Генкиному лицу и издала подобие радостного визга.