— Нет у меня никакой такой особой тайны. — Генка открыл дверь свинарника и бросил туда несколько початков кукурузы, потом присел на бревно и спросил:
— Ты знаешь, что у меня мама болеет?
— Знаю.
— Ну вот, у нее недавно опять сердечный приступ был. Доктор посоветовал отцу отправить ее в санаторий. А путевку ей никто не дает. Вот меня отец и уговорил вырастить эту живность, а потом продать ее. На вырученные деньги купим маме путевку, пусть поедет подлечит сердце. Теперь понимаешь, почему я не могу на целый день уходить из дома? И еще я прошу тебя: пока никому ничего не говори. А то начнут жалеть. Понимаешь?
— Понимаю, — сказал я, но в душе был не согласен с Синицыным. Почему это он самовольно решает: ходить ему или не ходить в лагерь, какое, он имеет право других посылать в разведку, а сам оставаться дома? Ну то, что болеет мать, это понятно, это оправдывает как-то Генку. Но все равно, он должен был поговорить, с друзьями. Может быть, мы помогли ему… Ну, хотя бы советом…
— А сколько стоит путевка?
— Двести рублей, да еще на дорогу туда-обратно полсотни, да там на расходы полсотни, — охотно подсчитывал Генка. — Получается круглая сумма в три сотни. Это старыми деньгами три тысячи рублей.
— Три тысячи?!
— Три. Представляешь, Сенька, чтобы их заиметь, нам с отцом много поработать придется.
Генка сказал, что, если бы его отец был Хамугиным, он давно заимел бы собственную автомашину, возил бы спекулянтов в город и обратно. И тогда Генке не нужно было бы выкармливать этих ненасытных уток, а отцу не пришлось бы выпрашивать путевку в профкоме. А вот Журавлев и председатель профкома этого не понимают!
Это, конечно, Генка скопировал своего отца, который наговорил всякой всячины вгорячах. Так я подумал. Но факт остается фактом: Генкиной матери ужна путевка. И пока ей никто эту путевку не дает. Вот почему я разрешил Генке утром отправить трех разведчиков в хутора, уточнить фамилии и адреса ветеранов, а вечером принять от них донесения и сообщить мне.
На следующий день вызванные в штаб разведчики Саблин, Лисицын и Крымов приняли от меня запечатанные конверты, в которых было вложено задание, получили от Генки карты с маршрутами, и, пока отряд собирался на кукурузу, отправились в разные стороны.
До самого вечера ломали мы початки сахарной кукурузы. И кто это выдумал такое название для нее. Она и близко около сахара не лежала. Говорят, если сварить такую кукурузу, то за уши от нее не оттащишь. Нам это проверить пара пустяков. Мы с Вовкой отобрали самые мягкие сочные початки и, передав их Лене и Свете, попросили сварить дома и принести покушать, потому что в сыром виде она не произвела на нас никакого впечатления. Неужели городские мальчишки совсем не понимают, что хорошо, а что плохо, если даже мама уверяет, будто сахарную кукурузу в городе нарасхват берут? Но долго размышлять над такой проблемой я не мог, потому что за меня никто не собирался ломать початки, а нам с Грачевым надо было срывать их и носить в кучку еще и за Лену и Светлану. Выходило по двести килограммов на брата. Если учесть, что в среднем каждый початок весит граммов двести — двести пятьдесят, представляете, сколько надо было потратить сил?
Я все время ждал, когда придет Синицын и расскажет о результатах первой разведки, но друга не было. Хоть бы разведчики догадались прийти. Но их тоже не было видно. Еле-еле добравшись до дома, я скорее выбросил из-за- пазухи янтарные початки хваленой кукурузы и пошел к Синицыну.
— А во дворе его нет? — вопросом на мой вопрос ответила мать Генки. — Только что с собакой возился.
— Давно он вернулся?
— Откуда?
— Со Старого хутора?
Анна Петровна посмотрела на меня, как на больного.
— Что он там оставил? Ты смотри, Семен, не сманывай его туда и сам не ходи. Место дикое, глухое. Там зимой волки воем воют.
— Так сейчас не зима, а лето.
— Все равно, — испуганно поглядела она в темное окно, — вечером туда не ходите. Долго ль до беды.
Я пообещал исполнить просьбу Анны Петровны и побежал во двор разыскивать друга. Но его нигде не было видно. Возле открытой загородки, где чесался поросенок, стояло порожнее ведро, утки, хлопая клювами, как лопатами, прожорливо глотали зерно. Леопард, положив голову на лапы, внимательно следил за каждым моим движением, и когда я, несколько раз окликнув Генку, не услышал в ответ его голоса и направился к открытой двери сарая, собака как на пружинах вскочила и, зарычав, остановилась возле темного проема.
— Леопардик, — ласково произнес я, проклиная в душе эту общую покупку, — ты не узнал меня. Это я, друг твоего хозяина. — Но мой умильный тон, видно, еще больше ожесточал собаку, и она, сделав шаг навстречу мне, зарычала громче и злее.