— Великая княгиня, боги приоткрыли передо мной завесу твоего будущего, — сказала вещунья. — Что желала бы ты знать из него?
— Три дня назад я дерзнула совершить отчаянный поступок, который погубит меня либо... либо поднимет до высоты, коей не достигала прежде на Руси ни одна женщина. Что свершила я: роковую ошибку или единственно верный ход, могущий спасти меня в то время? Ежели это ошибка, позволят ли боги мне её исправить?
— Три дня назад ты приняла решение стать матерью, и Небо одобряет его. Твоему сыну уготовано великое будущее, и боги русичей будут благодарны тебе за князя-воителя, который приумножит славу предков.
— Ты сказала, что мне будут благодарны за сына боги русичей? Может, благодарить меня за него станет просто Небо? — осторожно спросила Ольга, но вещунья поняла тайный смысл её вопроса.
— Нет, великая княгиня, за княжича тебе будет благодарно не просто Небо, ибо на нём много небожителей, а именно боги русичей. Да, тебе суждено отречься от веры предков и стать рабой Христа, но твой сын не пойдёт по твоим стопам. Он останется верен старым русским богам, и за это они сейчас покровительствуют тебе, будущей вероотступнице.
— Ты поведала обо всём, что я хотела знать, — сказала Ольга. — Хотя нет... У моего сына будет отец, и мне небезразлично, что ждёт Игоря. Одной или с мужем мне предстоит воспитывать княжича?
Боги знали, что Ольга задаст этот вопрос, и послали Витязине видение о кончине Игоря. Небо не было столь благосклонно ещё ни к одной гостье священного родника, как к великой княгине! Почему? Ответ на это вещунья вряд ли получит, поэтому ей остаётся перед скорой смертью лишь взглянуть на ту, которую боги выделили из числа других русских дев и женщин, посещавших Витязиню.
Ольга заметила, как веки вещуньи стали медленно подниматься, и впилась взглядом в лицо Витязини, желая увидеть её глаза, которые получили редчайший дар по воле Неба заглядывать в будущее других людей. Но что это? Вместо живых человеческих глаз на Ольгу смотрели ещё две луны: такие же круглые, жёлтые, тусклые, безразлично-холодные, как и та, что висела над поляной. Выходит, права ходившая о Витязине молва, что она давно отжила своё и её душа уже на Небе, а на земле пребывает лишь тело, доживающее жизнь не рождённых вещуньей детей и получающее силы от луны, посланницы царства мёртвых? Так от имени кого из небожителей говорила с ней Витязиня?
— Отчего дрожишь, великая княгиня? — раздался слабый голос вещуньи. — Боишься меня? Напрасно. Что могу плохого сделать тебе я, ежели тебе покровительствуют боги? Поверь, что я, как и они, желаю тебе и будущему княжичу только добра. А теперь оставь меня...
Раскаты грома временами были такими, что казалось, великокняжеский терем рухнет. Молнии сверкали так ярко, что в комнатке башни-смотрильни становилось светло, будто в летний солнечный полдень. Ветер ревел и выл с таким неистовством, словно ему помогали в этом все дьявольские силы. Однако Григорий ни разу не повысил голос: что бы ни происходило вокруг, его повествование должно звучать спокойно, размеренно, проникновенно, ибо только тогда слушательница проникнется мыслью, что во всём мире нет и не может быть ничего важнее, чем рассказ о житии и мученической кончине христианского святого.
— Родители Магундата были персами, сам он служил воином в армии своего владыки и в 614 году участвовал в штурме и взятии Иерусалима. Город был разграблен и сожжён, храмы и монастыри осквернены и разрушены, персидская солдатня бесчинствовала и глумилась над жителями. Однако с Магундатом происходило нечто странное: едва увидев вблизи золотые купола церквей и оказавшись рядом с намоленными веками иконами, он почувствовал в груди беспричинный трепет, а его ум ощутил жгучую потребность понять, что такое Крест, коему поклоняются христиане. Когда же Магундат лицезрел крестное древо Христово, которое персы захватили в качестве добычи, в его душе свершился великий переворот, он постиг, что пребывал доселе в грехе и поклонялся ложным кумирам. Вскоре он крестился, принял имя Анастасий, что значит Воскресение, оставил службу в персидском войске и стал монахом в монастыре Святой Анастасии недалеко от Иерусалима... — рассказывал Григорий Ольге.