Рита безмятежно посапывала, уткнувшись лицом в его плечо. Роман задумчиво перебирал в пальцах ее шелковистые волосы, совсем непохожие на сон.
Марго была настоящей. И, кажется, он был рад этому – впервые в жизни.
7. Муки поэта
В первый день лета по дороге в редакцию мысли Романа были заняты трупами. Похоронный звон отмеривал ритм четырехстопного амфибрахия, слова сплетались в могильный венок, абсолютная горечь бытия увы, не серебряного – глиняного века припорошила улицы города. Трупное окоченение было повсюду, и не виделось от него спасения. Вот и еще один трупный артефакт. На тротуаре, прижавшись к решетчатой оградке, лежала дохлая кошка. В метре от нее переполненный мусорный ящик изящно изрыгивал из широкого зева под ноги прохожим трупы упаковок от мороженого и чипсов…
В редакции он чуть не до смерти сходу напугал подвернувшуюся под руку бухгалтершу. Анна Михайловна симпатизировала Роману всей душой – широкой и по-женски всеобъемлющей. Общего дамского любимца эта душа вмещала в себя в качестве чисто платонической отрады. Порог сорокалетия давно был оставлен почтенной дамой позади, в туманных и непроглядных далях, муж скрылся из виду там же, не снабдив супругу детьми. Нерастраченный потенциал Анны Михайловны – и женский, и материнский – теперь изливался целиком на Романа.
– Анна Михална, посмотрите на меня, пожалуйста, внимательно.
– Плохо себя чувствуешь, Рома? – обеспокоилась та. – Не заболел ли?
– Да я не о том. Вы мне скажите, я похож на труп?
– Да что ты! – Анна Михайловна изменилась в лице и замахала руками. – Ты, Роман, брось эти шутки!
– Ну а все-таки? – настаивал живой труп.
– Совсем не похож! Да точно ли ты здоров?
– Здоров, Анна Михална, здоров. – Роман был серьезен и печален.
– У тебя что-то случилось, – определила Анна Михайловна. – С девушкой поссорился? Или в историю попал?
– Не беспокойтесь, ничего такого со мной не случилось. Пустяки.
Анна Михайловна озабоченно смотрела ему вслед.
Вся редакторская компания была уже в сборе.
Коллеги упражнялись в отвлеченном интеллектуальном словопрении. Валера заметно проигрывал.
– …двое против одного, сдавайся.
– Самурай не сдается. Самурай делает харакири непобежденным.
– А не ты ли на днях разглагольствовал про баранью невосприимчивость к доводам разума? – съерничала Марина.
– Не делай из божьего дара яичницу, – ответил Валера. – Свободный, гордый ум, понимаешь ли, тоже не всегда удается своротить с дороги. Но заметь – причины разные: умный доходит до своей упертости сам, путем размышлений, а баран уверен в своих так называемых убеждениях потому, что их в него впихнули вместе с рекламой.
– Ты сноб, Валерка. На пару с Васей. Столковались вы с ним, что ли?
– С умным человеком и поговорить любопытно, – процитировал Валера классика.
– О! Легок на помине.
– Кого не видел – здоровеньки булы, – сказал пожаловавший в гости Вася и строго посмотрел на Марину. – А знаешь, как у нас в деревне говорят? Легко в помине, тяжело в могиле.
Вася был человеком из народа, пришедшим в город, чтобы приобщиться к духовной культуре человечества в местном университете. Факультет выбрал по неизвестным причинам психологический. Из деревни он пришел четыре года назад, а на жизнь зарабатывал верстальным трудом, обучившись этому на курсах. В деревне Васю дожидались жена и двое детей.
– Страсти-то какие у вас там! – понарошку испугалась Марина. – А что это значит?
– Это значит – не произноси имя ближнего твоего всуе.
– Хорошо, – согласилась Марина. – Всуе я буду звать тебя не Васей, а Петей.
– Договорились. Роман Вячеславич, я по твою душу. Подтягивать треба потуже ремень.
– В каком смысле?
– Сокращать надо твои объемы, – Вася разложил на столе страницы верстки. – Так, значит, здесь – примерно на триста знаков. Здесь – на четыре строки.
– Нет, – Роман энергично замотал головой. – Сокращать не буду. Это все равно, что рубить кошке хвост. Здесь не сокращать надо, а увеличивать твое прокрустово ложе.
– Это за счет чего же?
– Во-первых, убрать врезку. И так уже крошечные рассказики, зачем еще пересказ содержания втискивать? Для даунов? А во-вторых, стихотворную рубрику нужно увеличивать, сколько раз говорил. Вот… это вот так, это сюда…
– Ну, Роман Вячеславич, ты не прав. Сильно не прав.
Решать вопрос отправились к шефу. Тот присудил победе Васе. А затем, косо стрельнув глазом по завлиту, пригласил его зайти попозже.
– Да, кстати, коллега, – заговорил Вася в коридоре. – Книжка мне тут одна в руки попалась. Так вот, интересуюсь я – такой графоман соцреализма Вячеслав Полоскин случайно не приходится тебе кем-нибудь?
– Приходится. Это мой отец, – покраснев, ответил Роман.
Вася присвистнул.
– А что, Роман Вячеславич, тоже, небось, кропаешь по ночам какой-нибудь романец? Амазонку в Булонском лесу насилуешь? А? Стопами почтенного родителя? Что, угадал? Ладно, не тушуйся. – Вася снисходительно потрепал его по плечу и пошел работать.
Густой пунцовый окрас медленно сползал с лица Романа. Тень литературного родителя выдавала его с потрохами.
Он действительно мечтал написать книгу. Когда-нибудь, когда наберет материал для романа. Потому что был уверен: поэтом можешь ты не быть, но написать роман обязан. Такая у него планида. А планида – это что? Это слово кроссворда, которое нужно угадать. Разгадаешь свое слово, свою простую, вечную истину – помрешь со спокойной душой, не угадаешь – считай, зря прожил жизнь.
Роман словечко свое заветное знал. Или думал, что знал. Только ненадежным оно было, словечко это, скользким да зыбким. В земном бытии не укореняло, скорее наоборот – в облака тянуло, неземной славой манило. Потому и вгоняло его часто в краску – особенно если вытаскивалось наружу цепкими, безжалостными пальцами надменных личностей вроде Васи. Высокомерия и презрения словечко не любило и плохо его переваривало.
В мрачном настроении Роман отправился кастрировать свои литературные опусы.
8. Геометрический фактор
– А позвал я тебя, дорогой мой, вот для чего, – шеф утомленно потирал переносицу, полузакрыв глаза. – Сейчас мы сыграем в одну игру. Называется «Угадайка». Я тебе называю первую часть пословицы, ты – заканчиваешь. Правила ясны?
– Ясны, – ответил Роман, решив оставить все уточняющие вопросы на потом.
– Вот и чудно. Семь раз отмерь…
– …один отрежь.
– Старый друг лучше…
– …мертвых двух, – автоматически ляпнул Роман.
– Э-э? В самом деле? – шеф распахнул глаза и пытливо посмотрел на шутника.
– …новых двух, – быстро поправился Роман.
– Ну ладно, – согласился с чем-то шеф и продолжил игру: – Не все то золото…
– …что блестит.
– Пожалуй, и хватит. В народной мудрости ты, я вижу, подкован, так что глупостей не наделаешь. На-ка вот, читай, письмо для тебя пришло. Не иначе, охотничий сезон открылся по отлову африканских зебр.
Андрей Митрофанович протянул Роману лист бумаги. Факс был отправлен на имя Саломеи Африкановой – автора рассказа «На стреме». Этот псевдоним Роман изобрел совсем недавно – окрестил так некую утонченную, великолепную во всех отношениях полосатую зебру, записную кокетку и экстравагантную мамзель. К именам у него вообще было очень трепетное отношение. К примеру, стихи он подписывал своим настоящим именем. Ну, почти настоящим. Уже давно он уверил себя в том, что простецкая фамилия Полоскин являлась плодом угарно-революционного безумия первых лет советской власти. Прадед наверняка носил более благородную и звучную фамилию, имевшую ярко выраженный литературно-поэтический оттенок – Полонский. А для прозы у Романа имелся целый ворох фальшивых имен, произведенных по ассоциации от «полосатой» фамилии – Кот Матроскин, Максим Чересполосица, Тельняшкин…