Пришел Джинотти. Его суровое лицо не изменилось, когда на него со всех сторон посыпались проклятья. Он стоял неподвижно, и ему, похоже, было безразлично, что о нем думают остальные. Он даже не снизошел до отрицания своей вины. И эта холодность убедила всех, а особенно нового главаря, в его невиновности.
— Пусть обыщут каждого, — сказал Ардольф. — И у кого в кармане найдут яд, тот и совершил преступление, и пусть он умрет.
Все встретили его слова рукоплесканиями. Как только возгласы утихли, Вольфштайн выступил вперед и сказал:
— Бесполезно скрывать, кто это сделал. Любовь к Мегалене воспламенила меня. Я позавидовал тому, кто должен был ею обладать, и я убил его.
Слова его прервали вопли бандитов, которые уже были готовы убить его, но тут вмешался Джинотти. Его высокая фигура вызывала благоговейный страх даже в сердцах бандитов. Все замолчали.
— Отпустите Вольфштайна, — сказал он, — с миром. Даю слово, что он никогда не выдаст нашего убежища. Обещаю, что вы его никогда больше не увидите.
Джинотти подчинились все — кто мог ему противостоять? От одного взгляда Джинотти душа Вольфштайна сжалась в ужасе, признавая свое ничтожество: он, не боявшийся смерти, не побоявшийся признаться в убийстве, готовый принять наказание, испугался взгляда Джинотти, словно тот был воплощением какого-то высшего и сверхъестественного существа.
— Покинь пещеру! — приказал Джинотти
— Разве не могу я остаться до утра? — спросил Вольфштайн.
— Если рассвет застанет тебя в пещере, — ответил Джинотти, — я должен буду предать тебя в руки тех, кому ты причинил зло.
Вольфштайн вернулся в свою одинокую келью, чтобы мысленно восстановить события этой ночи. Кто он теперь? Одинокий грешный скиталец, и нет на земле существа, которое он мог бы назвать другом, и неразлучен с ним только его вечный палач — совесть. В полудреме прошла ночь — призрак того, кого он так бесчеловечно убил, взывал к справедливости перед престолом Всевышнего. Окровавленный, бледный, страшный, он терзал его измученный разум. Смутные, необъяснимые видения проносились в его воображении, пока свежесть утреннего ветерка не напомнила ему о том, что пора уходить. Он собрал все, что ему досталось как доля за время пребывания в этой пещере, — сумма была немалая. Он выбежал из пещеры — и остановился. Он не знал, куда ему идти. Он быстро пошел прочь, пытаясь усталостью притупить страдания души, но бесполезно. Он не успел далеко уйти, когда увидел на земле женщину, как ему показалось, бездыханную. Он подошел к ней — это была Мегалена!
Буря радостных, немыслимых чувств закипела в его груди, когда он увидел ее — ту, ради которой он пал в бездну преступления. Она крепко спала, видимо, от усталости. Голова ее лежала на корне дерева, и лицо ее было подернуто здоровым, прелестным румянцем.
Когда прекрасная Мегалена очнулась в объятиях Вольфштайна, она сначала было испугалась, но, взглянув, увидела не врага, но друга, и ужас на ее лице сменился радостью. Во время всеобщего смятения Мегалена сумела сбежать из обиталища бандитов. Судьбы Вольфштайна и Мегалены объединило сходство их положения, и, прежде чем они покинули это место, взаимные чувства так овладели ими, что они принесли друг другу клятву верности. Затем Мегалена рассказала о своем побеге из пещеры и показала Вольфштайну драгоценности огромной стоимости, которые ей удалось спрятать.
— Как бы то ни было, — сказал Вольфштайн, — бедность нам не грозит, поскольку у меня с собой драгоценностей на тысячу цехинов.
— Мы отправимся в Геную, — сказала Мегалена.
— Да, любовь моя. Там мы полностью отдадимся друг другу, и нам не страшны будут удары судьбы.
Мегалена ничего не ответила, просто посмотрела на него с невыразимой любовью.
Был уже полдень, ни Вольфштайн ни Мегалена с прошлой ночи ничего не ели, и, ослабевшая от усталости, девушка едва могла идти.
— Мужайся, любовь моя, — сказал Вольфштайн, — еще немного, и мы найдем какую-нибудь хижину, постоялый двор, где сможем переждать до утра, а там наймем мулов и доедем до Пьяченцы, откуда легко доберемся до цели.
Мегалена собралась с силами. Вскоре они добрались до хижины, и остаток дня провели, строя планы на будущее. Мегалена, измученная непривычными трудами, рано уснула на неудобной постели, но лучшего ложа в хижине не нашлось. Вольфштайн, улегшись на скамью у очага, погрузился в размышления, ибо был слишком возбужден, чтобы уснуть.
Хотя у Вольфштайна были все причины ликовать, поскольку замыслы его увенчались успехом; хотя свершилось то событие, коего душа его так жаждала, но даже сейчас, когда у него было все, чем он дорожил в этом мире, он не мог успокоиться. Его терзали угрызения совести. Но, укрепившись духом, он попытался утихомирить пламя, пылавшее в его груди, сменить направление мыслей — тщетно! Ночь прошла беспокойно, и день застал Вольфштайна и Мегалену далеко от обители разбойников.