ГЛАВА III
Откуда ты и кто ты, мерзкий образ,
Что смеет заступать мне путь, являя
Уродливый свой лик?
Шло время, и в новой своей обители Мегалена и Вольфштайн жили, не боясь ударов мстительного рока.
Вольфштайн позволил пройти некоторому времени, прежде чем заговорить с Мегаленой о предмете, который более всего беспокоил его сердце, — о ней самой. Как-то вечером, охваченный страстью, которая по их обоюдному влечению стала неодолимой, он бросился к ее ногам и признавшись в безудержной любви, потребовал в ответ такой же. Какая-то искра добродетели еще горела в груди несчастной девушки, и она попыталась не поддаться соблазну, но Вольфштайн, схватив ее за руку, сказал:
— Неужели моя обожаемая Мегалена стала жертвой предрассудка? Неужели она верит, что Тот, Кто сотворил нас, наделил нас страстями, которые никогда не должны быть утолены? Неужели она полагает, что Природа создала нас ради того, чтобы мы мучили друг друга?
— Ах! Вольфштайн, — нежно сказала Мегалена, — встань! Ты прекрасно знаешь, что цепь, связавшая меня с тобой, неразрушима, ты знаешь, что я должна быть твоей, так к чему же эта мольба?
— Это мольба к твоему собственному сердцу, Мегалена, ибо если мое воображение не столь красноречиво, чтобы убедить твою нерешительную душу, то я не пожелал бы владеть шкатулкой с драгоценным камнем, которым я недостоин обладать.
Мегалена невольно испугалась силы его страсти, она ощутила, насколько она в его власти, и обратила взор на его лицо, чтобы понять смысл его слов. Его глаза сияли от льющей через край открытой любви.
— Да! — вскричала Мегалена. — Да, прочь, предрассудки! Вновь благоразумие воцаряется на своем троне и убеждает меня, что принадлежать Вольфштайну — не преступление. О Вольфштайн! Если на миг Мегалена поддалась слабости своей природы, то поверь — она знает, как исцелиться, как явиться вновь в истинности своего характера. Прежде чем я узнала тебя, пустота в душе моей, бесцветное безразличие к тому, что ныне влечет меня, свидетельствовали о твоем незримом царстве. Мое сердце жаждало чего-то, что оно ныне обрело. Я не стыжусь, Вольфштайн, откровенно сказать, что это — ты. Будь моим, и пусть наша любовь окончится только с нашей жизнью!
— Она никогда, никогда не кончится! — восторженно воскликнул Вольфштайн.
— Никогда! Что может разорвать узы, скованные сродством чувств, закаленные единством душ, которое будет длиться до тех пор, пока не распадутся составляющие их частицы разума? О! Это не закончится никогда, ибо когда в муках предсмертной агонии природы разорвется сама ткань этого бренного мира, когда рассыплется сама земля и лик небес свернется перед нашими глазами как свиток — и тогда мы найдем друг друга и в вечном, незримом, пусть нематериальном единении будем мы существовать в вечности.
Однако любовь, с которой Вольфштайн взирал на Мегалену, какой бы ни была сила его чувств, кипучих и неудержимых поначалу, была не той природы, которая длится вечно. Она была похожа на пламя метеора в ночи, который вспыхивает на мгновение во тьме и исчезает. Но все же в тот момент он ее любил — по крайней мере он горячо обожал ее личность и внешность, и это, вне зависимости от разума, было любовью.
Время, благословенное взаимной страстью, если можно так сказать, быстро летело для Мегалены и Вольфштайна. Не было ни единого события, достойного упоминания, которое могло бы нарушить их уклад бытия. Наконец, устав даже от удовольствий, которые наскучили со временем, они начали выходить в свет. Как-то вечером, где-то через месяц после их прибытия в Геную, они отправились на прием к герцогу ди Тиче. И там Вольфштайн вдруг почувствовал взгляд из толпы. Его охватили непонятные чувства, напрасно он укрывался в различных уголках салона, чтобы избавиться от этого настойчивого взгляда. Он даже в душе не мог понять, что за чувства пробудились в нем. Однако сердцем он понимал, что это нечто неописуемо ужасное. Он понимал, что где-то уже видел этого незнакомца, но он забыл о Джинотти — ибо это был именно Джинотти, от чьего пронзительного взгляда бледнел Вольфштайн. Это был Джинотти, странный и пугающий взгляд Вольфштайн тщетно пытался изгнать из мыслей. Его глаза, неотвратимо привлеченные сферой холодного ужаса, окутывавшего Джинотти, напрасно устремлялись в пространство, тщетно пытался он сосредоточиться на иных предметах. Пожаловавшись Мегалене на внезапное недомогание, Вольфштайн уехал вместе с ней, и они быстро достигли порога своего особняка. Оказавшись там, Мегалена участливо спросила Вольфштайна о причине его недомогания, но его уклончивые ответы и бессвязные восклицания вскоре заставили ее предположить, что это не телесный недуг. Она молила его поведать ей о причине его дурного самочувствия, однако Вольфштайн, желая скрыть от Мегалены истинную причину своего состояния, уклончиво сказал ей, что у него сильно закружилась голова от духоты в зале. Она прекрасно поняла по его поведению, что он не сказал ей правды, но сделала вид, что удовлетворена, решив в будущем открыть ту тайну, которой он так явно окружил себя. Улегшись в постель, Вольфштайн не мог успокоиться, ибо его разум раздирали порывы страстей; он размышлял над таинственным появлением Джинотти, и чем больше он думал, тем сильнее он запутывался. Этот странный взгляд Джинотти, осознание, что он полностью во власти такого непонятного существа, понимание, что куда бы он ни уехал, Джинотти может последовать за ним — все это тяготило сердце Вольфштайна. Он не понимал, какую связь его преступления могут иметь с этим таинственным человеком, наблюдавшим за ним, и это вызывало у него жуткую отвратительную череду воспоминаний в своем смятенном воображении, думая, что, хотя сейчас он наслаждается юностью, здоровьем и силой, придет час, страшный час воздаяния, когда у ног его разверзнется пасть вечного проклятия, и он, сжавшись, будет стоять перед судом Господа, оскорбленного им. Бессознательное желание избежать смерти стало его навязчивой идеей. Некоторое время он думал об этом, затем со скорбью должен был убедиться в невозможности этого и потому попытался сменить направление своих мыслей.