Пока эти мысли терзали его, им незаметно овладевал сон, но даже в сновидениях его присутствовал Джинотти. Ему снилось, что он стоит на краю ужасного обрыва, о подножие которого с оглушительным ревом разбиваются океанские волны. Над головой его черноту ночи разорвала голубоватая вспышка молнии, и гулкий раскат грома неистово прокатился по скалам. По гребню скалы, на которой он стоял, к нему приближалась фигура более страшная, чем способно нарисовать человеческое воображение, и это существо уже готово было повергнуть его вниз, с вершины скалы, когда появился Джинотти и вырвал его из когтей чудовища, но только он сделал это, как тварь сбросила самого Джинотти с обрыва, и последний его крик унес порыв ветра, летевший над грудью океана. Смутные видения заполонили сознание Вольфштайна, и он проснулся утром беспокойным и невыспавшимся.
Душу Волыптайна тяготил неподъемный камень. Сил его ума, высокого и незаурядного, было недостаточно, чтобы справиться с этой тяжестью. И эта несчастная жертва порока и безумия стала искать забвения за игорным столом — сценой, которая единственная способна поднять дух человека, которому нужно нечто важное, пусть даже это будет забава, чтобы отвлечься. Он ставил на кон большие суммы, и, хотя он и скрывал свою страсть от Мегалены, она скоро узнала о ней. Некоторое время фортуна ему улыбалась, пока однажды вечером он не вернулся в свой особняк, павший духом от неудачи и виня свою злосчастную судьбу. Он более не смог скрывать правды от Мегалены. Она кротко укорила его, и ее ласка так повлияла на Вольфштайна, что он разразился слезами и пообещал, что более никогда не поддастся этой порочной страсти.
Быстро летели дни, и с каждым днем Вольфштайн все сильнее убеждался, что Мегалена — не образ небесного совершенства, который прежде рисовало ему его горячее воображение. Он начал видеть в ней не бездонный источник увлекательного общения, коим она казалась ему прежде. Одержимость, не поддерживаемая настоящей, интеллектуальной любовью, притупляет любовь мужчины, но усиливает горячую, несдерживаемую страсть женщины до безумия. Мегалена все же горячо любила Вольфштайна, но хотя тот и был сильно привязан к Мегалене, хотя не стерпел бы, если бы она принадлежала другому, все же он больше не видел в ней кумира, как прежде. Естественно, подобные чувства порой гнали Вольфштайна из дому искать развлечений — но какие развлечения, кроме игры, могла предложить Вольфштайну Генуя? Каким еще делом мог бы он заняться? Дело было сделано — он нарушил свое обещание Мегалене и стал играть еще азартнее, чем прежде.
Как же сильно влечет к себе этот обманчивый порок! Вольфштайн вскоре стал играть по-крупному — ставить куда более весомые суммы, чем прежде. С какой тревогой смотрел он на игральные кости! Как в его глазах горело смешанное предвкушение богатства и нищеты! Фортуна улыбалась ему, но он скрывал даже свою удачу от Мегалены. Наконец, колесо Фортуны снова повернулось — он проигрывал огромные суммы и в отчаянии от череды неудач проклял свою злую судьбу и в ярости выскочил на улицу. И снова он дал Мегалене торжественную клятву более не ставить их счастье под угрозу своего безумия.