— Ради бога, сударыня, возьмите себя в руки, вспомните о вашем благородном рождении и вашей красоте. Это недостойно Олимпии!
— О! — вскричала она, безумно бросившись к его ногам и разразившись рыданиями. — Что значит высокое происхождение, богатство и все преимущества, случайно доставшиеся мне? Клянусь тебе, Вольфштайн, я принесла бы в жертву не только их, но все мои надежды на грядущее спасение, даже прощение Творца, если бы потребовалось. О, Вольфштайн, добрый, милосердный Вольфштайн, взгляни же со снисхождением на женщину, чья единственная вина — непреодолимое, неугасимое преклонение перед тобой!
Она задыхалась, сердце ее бешено колотилось, глаза закатывались, и, раздираемая страстями Олимпия, в полуобморочной слабости, упала. Вольфштайн поднял ее и нежно попытался привести несчастную девушку в сознание. Очнувшись и оценив ситуацию, Олимпия словно бы в ужасе отпрянула от Вольфштайна. Ее высокий разум немедленно восстановился, и она воскликнула:
— Значит, подлый и неблагодарный Вольфштайн, ты отказываешься связать свою судьбу с моей? Моя любовь горяча и безгранична, но месть, которая обрушится на оскорбителя, куда сильнее; так что подумай хорошенько прежде, чем доводить до отчаяния Олимпию делла Анцаска!
— Сейчас не нужны никакие размышления, синьора, — холодно и решительно ответил Вольфштайн. — Человеку чести нужно лишь мгновение, чтобы увидеть то, что природа навеки вложила в его сердце, — чувство правильного и неправильного. Я связан с женщиной, которую люблю, которая доверяет мне; и чем я оправдаю ее доверие, если свяжу себя с другой? Никакое очарование, ни даже выдающаяся, несравненная прелесть прекрасной Олимпии делла Анцаска не станут мне возмещением за нарушение клятвы другой женщине. — Он помолчал. Олимпия не говорила ни слова, но словно бы ждала жестокого приговора. — Олимпия, — продолжал Вольфштайн, — простите меня! Не будь я неразрывно связан с Мегаленой, я принадлежал бы вам: я ценю вас, я восхищаюсь вами, но моя любовь отдана другой.
Страсть, от которой минуту назад задыхалась Олимпия, уступила место пылкому гневу.
— Значит, — сказала она голосом, которому придавало твердости мрачное отчаяние, — вы окончательно принадлежите другой?
— Я должен ответить недвусмысленно, и я говорю: я навеки принадлежу другой! — горячо ответил Вольфштайн.
И снова слабость от избытка чувств прошла дрожью по телу Олимпии, и она упала к его ногам. Снова он поднял ее и в тревожной заботливости смотрел, как меняется ее лицо. В тот критический момент, когда Олимпия только-только пришла в себя от охватившей ее обморочной слабости, распахнулась дверь и открыла терзаемой страстью Олимпии ненавистный образ Мегалены. Воцарилась тишина, напоминающая затишье перед бурей, пока Мегалена смотрела на Олимпию и Вольфштайна. Она не говорила ни слова, но молчание еще более ужасное, чем последовавшее смятение, продолжало висеть в воздухе. Олимпия проскочила мимо Мегалены и со слабым криком «Отмщение!» выбежала на улицу, бегом бросившись к палаццо ди Анцаска.
— Вольфштайн, — дрожащим от переполнявших ее чувств голосом сказала Мегалена, — чем я это заслужила? За что мне наказание столь бесчеловечное и незаслуженное? Но нет! — добавила она более твердым голосом: — Нет! Я отпущу тебя! Я покажу, что умею выносить муки обманутой любви лучше, чем ты умеешь прятаться от внимания той, что некогда действительно боготворила тебя!
Напрасно Вольфштайн всеми способами утешал и успокаивал Мегалену. Ее била сильная дрожь, но ее душа, более возвышенная, чем вмещавшее ее тело, парила высоко и сохраняла свою твердость среди пугающего хаоса страстей.
— А теперь, — сказала она Вольфштайну, — я ухожу!
— О боже! Мегалена, дражайшая, обожаемая Мегалена! — страстно вскричал Вольфштайн. — Остановись! Я люблю тебя, я обречен вечно любить тебя: хотя бы снизойди до того, чтобы выслушать меня.
— И что хорошего из этого выйдет? — мрачно спросила Мегалена.
Вольфштайн бросился к ней. Он упал к ее ногам и воскликнул:
— Если хотя бы на мгновение моя душа когда-нибудь отвращалась от тебя, если она уклонялась от той привязанности, в которой я тебе поклялся, то пусть красная карающая длань Господа на месте повергнет меня в глубочайшие бездны ада! О Мегалена! Неужели я заклал себя на алтаре твоих совершенств в жертву необоснованной ревности? Неужели я вознесся к вершинам счастья, чтобы больнее ощутить падение, причиной коего ты являешься? О Мегалена! Если в твоей груди осталась хотя бы искра былой любви, то поверь тому, кто клянется тебе, что будет твоим, пока не исчезнут сами частицы той души, что предана одной тебе!