Он замолк. Мегалена в мрачном молчании слушала его возбужденную речь. Она смерила его суровым и твердым взглядом — он лежал у ее ног, лицом вниз и стонал.
— Какое доказательство, — нетерпеливо воскликнула Мегалена, — какое доказательство предъявит мне обманщик Вольфштайн, чтобы убедить меня в том, что его любовь по-прежнему принадлежит мне?
— Ищи доказательства в моем сердце, — ответил Вольфштайн, — которое до сих пор кровоточит от тех шипов, которые ты, жестокая, вонзила в него. Ищи его во всех моих поступках, и тогда Мегалена убедится, что Вольфштайн принадлежит ей навеки — телом и душой!
— И все же я еще не верю тебе! — сказала Мегалена. — Ибо надменная Олимпия делла Анцаска вряд ли упала бы на руки мужчины, который не предан ей полностью.
Пока еще чары Мегалены не рассеялись и ее власть над Вольфштайном была чрезвычайно сильной и полной.
— Я все еще не верю тебе, — продолжала она, и коварная улыбка расцвела на ее лице. — Я требую какого-нибудь доказательства, которое окончательно убедит меня, что я любима. Дай мне такое доказательство, и Мегалена снова будет принадлежать Вольфштайну.
— О! — печально воскликнул Вольфштайн. — Какое же еще я могу предъявить доказательство, кроме моей клятвы, что никогда ни телом, ни душой не нарушал я той присяги, что принес тебе?
— Смерть Олимпии! — мрачно ответила Мегалена.
— Что ты хочешь сказать? — ошеломленно спросил Вольфштайн.
— Я хочу сказать, — продолжала Мегалена, словно то, что она собиралась изречь, было результатом серьезного обдумывания, — что если ты хочешь снова обладать моей любовью, то до завтрашнего утра Олимпия должна умереть!
— Убить ни в чем не повинную Олимпию?
— Да!
Воцарилось молчание. Разум Вольфштайна, терзаемый тысячами противоречивых чувств, не знал, на что решиться. Он посмотрел на Мегалену — его восторженное воображение наделило ее десятикратным очарованием. И он решил, что хочет увидеть в этих лучезарных глазах, ныне мрачно устремленных в землю, любовь к себе.
— Больше ничто не убедит Мегалену в том, что Вольфштайн навеки принадлежит ей?
— Ничто.
— Тогда решено, — сказал Вольфштайн. — Решено. И все же, — пробормотал он, — за это предумышленное убийство я подвергнусь немыслимым мучениям, я буду корчиться, извиваться в духовной агонии вечно... Ах! Я не могу. Нет! — он продолжал: — Мегалена, я снова твой. Я принесу нашей любви жертву, которую ты требуешь. Дай мне кинжал, который уничтожит ту, чей вид тебе ненавистен! Обожаемая, дай мне кинжал, и я верну его тебе обагренным кровью Олимпии, ибо я погружу его в ее сердце.
— Значит, ты снова мой! Ты снова мой кумир, Вольфштайн, и я хочу любить тебя! — воскликнула Мегалена, заключая его в объятия.
Узрев, что ее сердце снова смягчилось, Вольфштайн попытался уговорить ее избавить его от пугающего доказательства его горячих чувств, но она вырвалась из его рук и воскликнула:
— Ах! Подлый обманщик, ты медлишь?
— О нет, не медлю, дражайшая Мегалена, — дай мне кинжал, и я уйду.
— Тогда следуй за мной, — ответила Мегалена. Он последовал за ней в столовую. — Сейчас идти бесполезно, только час ночи. Все в палаццо Анцаска лягут спать около двух, так что пока давай обсудим, что нам делать.
Обольстительные уговоры Мегалены, искусный выбор темы разговора настолько обаяли Вольфштайна, что, когда настал час, его жестокая душа жаждала крови невинной Олимпии.
— Что же! — вскричал он, выпивая полный кубок вина. — Час настал. Теперь я покину тебя и исторгну душу Олимпии из ее ненавистного тела.
Его ярость дошла почти до безумия, когда, надев маску и скрыв под плащом кинжал, данный Мегаленой, он быстро двинулся по улицам в сторону палаццо делла Анцаска. Он так жаждал пролить кровь Олимпии, что не бежал, а летел по молчаливым улицам Генуи. В колоннадах роскошного палаццо делла Анцаска эхом отдавались его быстрые шаги. Он остановился у высоких дверей — они были не заперты. Он незаметно вошел и, прячась за колоннами, направился туда, куда ему указала Мегалена, и затаился. Вскоре он заметил небесную фигуру очаровательной Олимпии, приближавшейся через зал. Неслышной поступью он последовал за ней, не испытывая ни малейших угрызений совести за то деяние, которое готов был осуществить. Он следовал за ней до ее покоев, где и спрятался, пока Олимпия не заснет. Он ждал этою часа с кровожадным и безжалостным терпением, пока ее глубокое дыхание не убедило его в том, что она крепко спит. Тогда он вышел из укрытия и подошел к постели, в которой лежала Олимпия. Ее светлые локоны, свободные от стягивавшей их ленты, рассыпались по ее лицу, ангельски прекрасному, которое даже во сне словно бы пылало от отказа Вольфштайна. Прерывистое дыхание приподнимало ее прекрасную грудь, и слезы, выбиваясь из-под век, текли по ее атласным щекам. Вольфштайн молча взирал на нее.