— Все кончено!
Мегалена стала умолять его успокоиться и собраться с мыслями, чтобы поведать ей о событиях ночи.
— Во-первых, — сказал он в притворном ужасе, — полиция всполошилась!
Душу Мегалены оледенил ужас. Она побледнела и, задыхаясь, стала расспрашивать о последствиях его попытки.
— О боже! — воскликнул Вольфштайн. — Все удалось слишком хорошо! Бедная Олимпия утопает в собственной крови!
— О, радость! Радость! — безумно воскликнула Мегалена, переполненная ликованием мести, победившим на миг все прочие чувства.
— Но, Мегалена, — продолжал Вольфштайн, — она пала не от моей руки. Нет, она улыбалась мне во сне и, когда она проснулась и увидела, что я глух к ее мольбам, схватила мой кинжал и вонзила его себе в грудь.
— А ты хотел ей помешать? — спросила Мегалена.
— О! Царь небесный, ты же знаешь мое сердце — я бы все отдал, чтобы Олимпия была жива!
Мегалена ничего не сказала, лишь улыбка удовлетворенной злобы озарило ее лицо ужасным пламенем.
— Мы должны тотчас покинуть Геную, — сказал Вольфштайн. — Имя на маске, которую я потерял в палаццо делла Анцаска, развеет все сомнения в том, что я — убийца Олимпии. Но мне безразлична смерть, и, если ты желаешь, мы останемся в Генуе.
— О нет, нет! — вскричала Мегалена. — Вольфштайн, я не могу выразить словами, как я люблю тебя, а Генуя — это смерть. Давай же отыщем какой-нибудь укромный уголок, где мы сможем на время скрыться. Но, Вольфштайн, ты видишь, что я люблю тебя? Разве нужно другое доказательство, кроме того, что я пожелала смерти другой женщины ради тебя? Только ради того, чтобы ты полностью и навсегда был моим, жаждала я смерти Олимпии.
Вольфштайн не отвечал — чувства его были совсем иными, и они откровенно читались на его лице, и Мегалена пожалела, что ее кипучие страсти привели ее к такому полному отказу от добродетелей. Они разошлись, чтобы уладить свои дела перед отъездом, с которым в силу чрезвычайных обстоятельств нельзя было медлить. Они взяли с собой всего двух слуг и, собрав свои деньги, вскоре были далеко от погони и от Генуи.
ГЛАВА VII
Да! Это демон незримый, что направляет деянья мои.
Хваткой железной стиснуты чувства, и слух
Адские вопли терзают: «Покоя не знать тебе боле!»
Как приятны сцены, дорогие нам воспоминаниями о тех мыслях, которые мы лелеем в обществе тех, кого мы любим! Как приятно меланхолично бродить среди них снова, возможно, через много лет: лет, изменивших ход нашего существования, изменивших даже друга, того дорогого друга, ради которого лишь остался в памяти этот пейзаж, ради которого льются слезы при виде каждой изменчивой черты той декорации, которая притягивает взгляд того, кто не видел этих красот с тех самых пор, когда наслаждался ими в обществе дорогого ему существа!
Час был темный, осенний. Пронзительно свистел ветер, и небеса были затянуты ровной пеленой хмурых облаков. Ничего не было слышно, кроме печальных криков ночной птицы, которая, паря на вечернем ветру, нарушала окружающую тишину, мешая погрузиться в исступленный восторг. Эти крики мешались со вздохами ветра, которые проносились тягучим переменчивым напевом среди нагих ветвей.
Ах! У кого искать защиты бедной бесприютной изгнаннице? Далеко забрела она. Порочность и злоба мира терзали ее нежное сердце. Какой душе ей поведать тайну своих страданий? Кто с жалостью выслушает повесть ее скорбей и исцелит раны, нанесенные злобной самовлюбленностью мужчины, который бросил ее в этом огромном безжалостном мире? Есть ли на свете кто-нибудь, в ком страдалица может найти доверие?
Ночь была холодна и мрачна: дуновение ноября выстужало воздух. Может ли ветер быть жестче неблагодарности и самовлюбленности? «Ах нет!» — так думала странница. Да, ветер не знает жалости, но он не знает и жестокости. Бедная Элоиза де Сент-Ирвин! Многие, многие в том же положении, что и ты, но мало у кого столь чувствительное и возвышенное сердце, которое изуродовала дьявольская злоба мужчины, чтобы потом упиваться адским удовольствием в уверенности в том, что он погубил прелестнейшее из творений Создателя. Она подняла глаза к небу: только что взошла луна, ее полный круг временами затеняло мимолетное облако. Луна поднималась над башнями замка Сент-Ирвин. Несчастная девушка смотрела на них, заливаясь слезами, — мало кто узнал бы эту некогда любимую обитель. Она возблагодарила Бога за то, что Он позволил ей еще раз увидеть родной дом, и поспешила вперед, спотыкаясь от усталости, но возбужденная надеждой и предвкушением.