— Да-да, я верю вам, добрый человек, и я не думаю, чтобы у вас мог быть беспринципный друг.
Она не успела договорить, как карета остановилась, и Монфор, выскочив наружу, подал Элоизе руку и повел ее в дом. Он был опрятно обставлен в английском духе.
— Фитц-Юстас, — сказал Монфор своему другу, — позволь представить тебе мадам Элоизу де... — Элоиза вспыхнула, как и Фитц-Юстас.
— Идемте, — сказал Фитц-Юстас, борясь с застенчивостью, — ужин готов, а леди наверняка устала.
Фитц-Юстас был хорошо сложен, но во всей его фигуре была некая томность. Его темные выразительные глаза, встретившись с глазами Элоизы, сверкнули необычайно ярко, несомненно, из-за пробудившегося в нем любопытства. За ужином он почти не разговаривал и предоставил своему более общительному другу беседовать с Элоизой, которая ожила, избавившись от ненавистного преследователя. Да, снова Элоиза радовалась жизни — сладостный дух общения не умер в ее сердце, дух, который озаряет даже рабство, смягчая его ужасы, и не гаснет даже в темнице.
Наконец настал час отдыха наступило утро.
Дом стоял в красивой долине. Зефир приносил на своих крыльях благоухание роз и жасмина с цветущего склона, поднимавшегося перед ним, и тенистая прелесть окружающей местности делала его местом, наиболее пригодным для радостного уединения. Элоиза гуляла вместе с Монфором и его другом, и ее душа была столь уживчивой, что вскоре Фитц-Юстас стал ей близок так, будто они были знакомы всю жизнь.
Время летело, и каждый день сменял другой, казалось, только для того, чтобы разнообразить прелести их очаровательного убежища. Элоиза пела летними вечерами, а Фитц-Юстас, обладавший утонченным музыкальным вкусом, аккомпанировал ей на гобое.
Постепенно ей стало интереснее общество Фитц-Юстаса, которому она прежде предпочитала Монфора. Он незаметно завладел сердцем Элоизы, причем она сама этого не осознавала. Она невольно почти искала его общества, и, когда, как часто бывало, Монфор уезжал в Женеву, ее чувства приходили в неописуемое волнение в присутствии его друга. Она сидела в немом восторге, слушая звуки его гобоя, плывущие в вечерней тишине. Она не боялась будущего, но в мечтах сладостного восторга думала, что оно будет таким же, как настоящее, — счастливым, не вспоминая, что не встреться ей в жизни тот, кто был причиной этого счастья, его бы не было.
Фитц-Юстас безумно, страстно влюбился в Элоизу: всей силой своей незапятнанной души он желал счастья предмету своего обожания. Он не желал разбираться в причинах своего горя, ему было достаточно, что рядом с ним та, которая способна его понять, посочувствовать — такое должно испытывать любое дитя природы, не испорченное изысками и роскошью, — всякий, чья душа выше других, должен понимать эту приязнь, это презрение к эгоизму. В глубине души он предназначил Элоизу для себя. Он решил умереть — он хотел жить с ней и за мгновение счастья с ней заплатил бы веками безнадежных мук. Он любил ее страстно и невероятно нежно; разлучившись с ней на мгновение, он уже вздыхал с нетерпеливостью любви, ожидая ее возвращения, но он боялся открыться, чтобы вдруг не развеялась, возможно, безосновательная греза восторженного и пылкого счастья, — тогда Фитц-Юстас и вправду умер бы.
Но Фитц-Юстас ошибался: Элоиза любила его со всей нежностью невинности, она безоговорочно доверяла ему, и, хотя он не знал о любви, которую она к нему питала, он отвечал ей со всей восторженной силой и безудержной пылкостью своего высокого ума. И все же Фитц-Юстас считал, что она его не любит. Ах, почему же он так думал?
Как-то раз Монфор поздно вечером уехал в Женеву, и Фитц-Юстас с Элоизой пошли на то место, которое Элоиза избрала для их постоянных вечерних прогулок из-за его невероятной красоты. Ветер вздыхал в ветвях высоких ясеней и дубов высоко у них над головой. Под деревьями были проложены дорожки, имитирующие лесные тропинки. Они шли, пока не дошли до беседки, которую велел построить Монфор. Она стояла на участке земли, со всех сторон окруженном водой, но связанном с берегом мостом из нетесаных досок, являвшемся продолжением дорожки.
Туда и пришли, занятые своими мыслями, Элоиза и Фитц-Юстас. Перед ними в безоблачном небе величаво плыла луна, отражаясь в прозрачной воде, чуть колышущейся под ласковым дыханием ветерка. Но они вошли в беседку, не замечая красоты природы и очарования пейзажа.
Элоиза порывисто прижала руку ко лбу.
— Что случилось, моя дорогая Элоиза? — спросил Фитц-Юстас, чья нежность вырвалась наружу.