— Хорошо, хорошо, так и будет, Фитц-Юстас, — сказала Элоиза, — но поверь моему заверению, что я не смогу любить тебя сильнее, чем сейчас.
Они вскоре нашли согласие по такому ничтожному в их глазах вопросу и, прибыв в Англию, вкусили то счастье, которое может дать лишь любовь и невинность. Предрассудок может на время восторжествовать, но добродетель всегда побеждает.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Была ночь, стояла тишина. Ни дуновение вечерка, ни звук не осмеливались разрушить жуткую неподвижность. Вольфштайн прибыл в деревню, возле которой стоял Сент-Ирвин. Он торопился в замок и вошел в него — садовая дверь была открыт, и он спустился в подземелье.
Какое-то время новизна обстановки и болезненные воспоминания о событиях прошлою, которые, независимо от нею, будут вспыхивать в его душе, вызвали в нем слишком большое смятение, чтобы тщательно исследовать все закоулки пещеры. Пробудившись наконец от этого минутного оцепенения, он пошел по подземелью, жадно желая наступления полуночи. Но какой же невыразимый ужас охватил его, когда он споткнулся о неподвижное безжизненное тело! Он поднял его на руки и, вынеся его к свету, узрел бледные безжизненные черты Мегалены. Губы ее все еще были перекошены мучительной улыбкой, улыбкой ужаса и отчаяния; ее распущенные волосы спутались в судорожной хватке смерти. Она не шевелилась; его душа была напряжена почти нечеловечески; но лед отчаяния леденил его воспаленный разум. Любопытство, непреодолимое любопытство даже в такой момент царило в его груди. Тело Мегалены было бездыханным, но никакой видимой причины для ее смерти невозможно было найти. Вольфштайн судорожно уронил тело на землю и, возбужденный почти до безумия, бросился в подземелье.
Колокол еще не пробил полночи. Вольфштайн уселся на выступ скалы, трепеща всем телом от жгучего предвкушения того, что должно было произойти. Жажда знания доводила его душу до безумия, однако он укротил свои бушующие чувства и в молчании ждал прихода Джинотти. Наконец ударил колокол. Джинотти явился. Поступь его была быстрой, жесты безумны, он исхудал почти до состояния скелета, однако сохранил свою надменность и величественность, и по-прежнему в глазах его сияло то неопределимое выражение, которое всегда заставляло Вольфштайна в страхе сжиматься. Щеки его впали, однако лихорадочно полыхали от усталости и отчаяния.
— Вольфштайн, — сказал он, — Вольфштайн, худшее позади, час мучительного ужаса позади, но все же ледяной мрак отчаяния заставляет эту душу крепиться мужеством. Но довольно, к делу. — Он сбросил плащ на землю. — Я обречен на муки вечные, — прошептал этот загадочный человек. — Вольфштайн, ты отречешься от Творца?
— Нет, никогда!
— Нет?
— Нет! Что угодно, только не это!
Мрак в пещере сгустился. Почти ощутимая тьма все плотнее окружала их; но все же пламя, горящее в глазах Джинотти, плясало на его груди. Внезапно молния с шипением озарила длинные коридоры: страшный раскат грома словно сотряс саму ткань природы, и, примчавшись в когтях сернистого урагана преисподней, перед ними предстал сам князь ужаса.
— Да, — провыл он голосом, перекрывавшим раскат грома, — да, ты обретешь жизнь вечную, Джинотти.
Внезапно плоть Джинотти обратилась в прах, и остался лишь гигантский скелет, в глазницах которого пылали два бледных призрачных огня. Почернев в ужасных конвульсиях, Вольфштайн упал бездыханным — над ним силы ада не имели власти. Да, ты обрел жизнь вечную, Джинотти — бесконечную и безнадежную вечность, полную мучений.
Джинотти — Немпер. Элоиза — сестра Вольфштайна. Пусть память об этих жертвах преисподней и злобы живет в сердце тех, кто способен пожалеть сбившихся с пути, пусть раскаяние и сожаление искупит грехи, ставшие следствием заблуждений и страстей, и пусть взыщут люди жизни вечной от Того, Кто единственный может даровать полную счастья вечность.