Лето 1821 года, как и предыдущее лето, было проведено на водах Сан-Джулиано. В Пизе Шелли подружился с молодым драгунским лейтенантом Эдуардом Уильямсом, который вместе со своей женой стремился в Италию, отчасти благодаря обещанию Медвина познакомить их с Шелли. Уильямсы наняли прелестную виллу в четырех милях от дома Шелли, на купаньях; и между ними было легкое и приятное сообщение на лодке по каналу, снабжаемому водой из Серкио. Эдуард Уильямс был прямой, простой, сердечный человеку, живо интересовавшийся литературой; Джейн обладала нежной вкрадчивой грацией и услаждала слух Шелли мелодиями своей гитары. Дни проходили счастливо и промелькнули бы без всякого достопамятного происшествия, если бы не одно событие, не связанное непосредственно с обитателями вод. В феврале 1821 года умер Китс в Риме; но известие об этом достигло Шелли не раньше апреля. Он был знаком с Китсом и никогда не питал глубокого личного чувства к нему. Но тем не менее Шелли чтил гений молодого поэта и, узнав о его болезни, в 1820 году летом пригласил его к себе в Пизу. Глубоко потрясенный — более благодаря своему воображению, чем личным чувствам, — рассказом о смерти Китса, Шелли почтил его память элегией «Адонаис», которой должно быть отведено в литературе место наряду с «Плачем Мосха о Бионе и Плачем Мильтона о Лисидасе». Дойдя до конца, поэма переходит в страстный гимн, но гимн не смерти, а бессмертной жизни.
Удовольствие поездки к Байрону в Равенну в августе было более чем омрачено внезапным открытием, которое сделал Байрон, об отвратительном обвинении, возведенном на Шелли и касавшемся его семейной жизни.
Мэри написала пламенное защитительное письмо, которое Байрон должен был доставить английскому консулу в Венеции. Но оно не попало к м-ру Хоппнеру, для которого оно предназначалось, и было найдено в бумагах Байрона после его смерти. «Что мой нежно любимый Шелли мог быть так оклеветан перед вами, — писала Мэри, — он, самый кроткий и человечный из людей, это тяжело для меня, более тяжело, чем я могу выразить словами!» О, если бы они могли бежать в какое-нибудь уединенное место, подальше от мира с его клеветой! Или, раз это было невозможно, если бы они могли собрать вокруг себя, в своем доме в Пизе, хоть маленький кружок верных и честных друзей! В числе их — как они надеялись — мог быть Байрон, потому что он собирался покинуть Равенну и желал, чтобы они приискали ему и графине Гвиччиоли дом в Пизе. Лей Гент у себя дома, в Англии, несколько времени тому назад был опасно болен; он также мог бы присоединиться к их обществу, и в пользу его мог бы начать издаваться, при содействии этого литературного союза, новый журнал The Liberal, о котором раньше шла речь.
«Я полон мыслей и планов», — писал Шелли Генту в 1821 году. Ни один из его обширных планов не был выполнен; но летом или ранней осенью этого года он быстро написал свою «Элладу», замечательную в смысле идеализированного отношения к современным событиям. В «Персах Эсхила» он нашел предшествующий пример пользования текущими событиями. «Призрак Магомета II» навеян образом Дария в «Персах», но вместо песни печали, заключающей собой греческую трагедию, «Эллада» оканчивается лирическим пророчеством, которое есть песнь ликования и любви ко всему миру.
«Лорд Байрон поселился здесь, — писал Шелли из Пизы в январе 1822 года, — и мы с ним постоянно вместе». Они ездили вдвоем, упражнялись в стрельбе из пистолета или играли на бильярде и обменивались мыслями относительно литературных и общественных вопросов. Шелли чувствовал в Байроне великую творческую силу и восхищался ею. Но временами его отталкивали проявления более грубой стороны нравственной природы Байрона. Наступивший год привел еще нового знакомого в Пизу — Эдуарде Джона Трэлауни, молодого корн-валлийского джентльмена, который вел жизнь, полную приключений на море и на суше. Трэлауни — «с своим обликом странствующего рыцаря, смуглый, красивый, длинноусый» — заинтересовал Шелли и Мэри больше, чем кто-либо из тех, с кем они знакомились после отъезда Маврокордато. Насколько Шелли очаровал Трэлауни, можно видеть из «Воспоминаний» последнего, дающих нам самый живой образ поэта в последние месяцы его жизни. Трэлауни, Уильямс и Шелли любили море. Было решено соорудить лодку и нанять на лето дом на берегу моря, в Спецции. Между тем Шелли работал опять над своей исторической драмой «Карл I», и написал несколько упоительных лирических стихотворений, вдохновленных грацией и утонченной обаятельностью Джейн Уильямс, жены его молодого и веселого товарища.
Casa Magni, дом, взятый ими на лето, стоял на краю моря, близ рыбачьей деревни Сан-Теренцо, на восточной стороне залива Спецции. Первые дни их пребывания были омрачены горем, поразившим всех, но в особенности то было горем для мисс Клэрмонт — смертью маленькой Аллегры в монастыре Баньякавалло. Мэри была нездорова и находила, что этот одинокий дом у моря угнетающе действует на ее душу. Измученные нервы Шелли были тревожимы призрачными видениями; однажды образ Аллегры поднялся с улыбкой перед ним, над залитым луной морем, всплескивая руками от радости. Но когда наконец давно ожидаемая лодка обогнула мыс Порто-Венерэ, поднялось общее ликование и суматоха ожидания. «У нас теперь есть великолепная игрушка на лето», — писал Уильямс, который с женой своей занимал часть Casa Magni. Во время жарких июньских дней, когда Шелли отдыхал в лодке, смотрел с берега на великолепие моря или в лунные ночи сидел между скал, он писал благородные отрывки своей последней большой неоконченной поэмы «Торжество жизни». Она содержит в себе, быть может, самые глубокие мысли его жизни; она проникнута трогательным отречением; в ней есть глубина взгляда, которая достигается путем ошибок, и тишина, прошедшая через страсть. Своим общим планом и формой стиха эта поэма напоминает «Торжество любви» Петрарки, а в образах своих она временами приближается к Данте.