Был Некто здесь, в чьем существе воздушном,
Как свет и ветер в облачке тончайшем,
Что в полдень тает в синих небесах,
Соединились молодость и гений.
Кто знает блеск восторгов, от которых
В его груди дыханье замирало,
Как замирает летом знойный воздух,
Когда, с Царицей сердца своего,
Лишь в эти дни постигнувшей впервые
Несдержанность двух слившихся существ,
Он проходил тропинкой по равнине,
Которая была затенена
Стеной седого леса на востоке,
Но с запада была открыта небу.
Уж солнце отошло за горизонт,
Но сонмы тучек пепельного цвета
Хранили блеск полосок золотых;
Тот свет лежал и на концах недвижных
Далеких ровных трав, и на цветах,
Слегка свои головки наклонявших;
Его хранил и старый одуванчик
С седою бородой; и мягко слившись
С тенями, что от сумерек возникли,
На темной чаще леса он лежал —
А на востоке, в воздухе прозрачном,
Среди стволов столпившихся деревьев,
Медлительно взошел на небеса
Пылающий, широкий, круглый месяц,
И звезды засветились в высоте. —
«Не странно ль, Изабель, — сказал влюбленный,
Я никогда еще не видел солнца.
Придем сюда с тобою завтра утром,
Ты будешь на него глядеть со мной».
В ту ночь они, в любви и в сне блаженном,
Смешались; но когда настало утро,
Увидела она, что милый мертв.
О, пусть никто не думает, что этот
Удар — Господь послал из милосердья!
Она не умерла, не потеряла
Рассудка, но жила так, год за годом, —
По истине я думаю теперь,
Терпение ее, и то, что грустно
Она могла порою улыбаться,
И что она тогда не умерла,
А стала жить, чтоб с кротостью лелеять
Больного престарелого отца,
Все это было у нее безумьем,
Когда безумье — быть не так, как все.
Ее увидеть только — было сказкой,
Измысленной утонченнейшим бардом,
Чтоб размягчить суровые сердца
В немой печали, создающей мудрость;
Ее ресницы выпали от слез,
Лицо и губы были точно что-то,
Что умерло, — так безнадежно бледны;
А сквозь изгибно-вьющиеся жилки,
И сквозь суставы исхудалых рук,
Был виден красноватый свет полудня.
Склеп сущности твоей, умершей жизни,
Где днем и ночью дух скорбит бессонный,
Вот все, что от тебя теперь осталось,
Несчастное, погибшее дитя!
«О, ты, что унаследовал в кончине
То большее, чем может дать земля,
Бесстрастье, безупречное молчанье.
Находят ли умершие — не сон,
О нет, покой, — и правда ль то, что видим:
Что более не сетуют они;
Или живут, иль, умеревши, тонут,
В глубоком море ласковой Любви;
О, пусть моим надгробным восклицаньем,
Как и твоим, пребудет слово — Мира!» —
Лишь этот возглас вырвался у ней.
ГИМН ДУХОВНОЙ КРАСОТЕ
Таинственная тень незримой высшей Силы,
Хотя незримая, витает между нас,
Крылом изменчивым, как счастья сладкий час,
Как проблеск месяца над травами могилы,
Как быстрый летний ветерок,
С цветка летящий на цветок,
Как звуки сумерек, что горестны и милы, —
В душе у всех людей блеснет
И что-то каждому шепнет
Непостоянное виденье,
Как звездный свет из облаков,
Как вспоминаемое пенье
От нас ушедших голосов,
Как что-то скрытое, как тайна беглых снов.
О, Гений Красоты, играющей окраской
Ты освящаешь все, на что уронишь свет.
Куда же ты ушел? Тебя меж нами нет!
Ты в помыслах людей живешь минутной сказкой.
Ты нас к туманности унес
И позабыл в долине слез,
Чтоб люди плакали, обманутые лаской.
Зачем? — Но чей узнает взор,
Зачем вон там, средь дальних гор,
Не светит радуга бессменно,
Зачем над нами вечный гнет,
Зачем все пусто, все мгновенно,
И дух людской к чему идет,
И любит, и дрожит, и падает, и ждет?
Поэты, мудрецы в небесности прозрачной
Искали голоса, но в небе — тишина,
И потому слова Эдем и Сатана
Есть только летопись попытки неудачной.
Нельзя их властью заклинать.
Нельзя из наших душ изгнать
Сомненья, случая, измен, печали мрачной.
Одно сиянье Красоты,
Как снег нагорной высоты,
Как ветер ночи, сладко спящей,
Что будит чуткую струну
И грезит музыкой звенящей,
Из жизни делает весну,
Дает гармонию мучительному сну.
Любовь, семья надежд, и самоуваженье,
Как тучи, сходятся неверною толпой.
Мечту бессмертия вкусил бы род людской,
Когда б не краткий миг он видел отраженье
Непостижимой Красоты, —
Когда б священные черты
В его душе нашли живое воплощенье.
Ты, вестник чувства и лучей
В сверканьи любящих очей,
Ты, пища помыслов от века.
Свети, огонь свой не тая,
Не уходи от человека,
Не уходи, как тень твоя,
А то для нас как смерть — вся сказка бытия.
Когда, еще дитя, искал я привидений
По чутким комнатам, взирая в темноту,
В лесу, при свете звезд, преследуя мечту, —
Беседовать с толпой отшедших поколений.
Я звал, я был заворожен,
Но ряд отравленных имен
Ребенку не принес волшебных откровений.
И как-то раннею весной
Скитался я в глуши лесной,
О судьбах жизни размышляя.
Бесшумный ветер чуть дышал,
Как вдруг, все в мире оживляя,
Твой призрак на меня упал, —
Я вскрикнул и, дрожа, в восторге руки сжал.