5
А в высоте горит, горит Монблан.
Здесь вечный трон той Власти безмятежной.
Что вкруг немых уступов и стремнин
Воззвала жизнь, простерла мир безбрежный
Теней и света, звуков и картин.
В спокойной тишине ночей безлунных,
В холодном одиноком блеске дня.
Когда в долинах, легче звуков струнных.
Вздыхает ветер, плача и звеня.
Нисходит снег на дремлющую Гору,
И нежится, и ластится к Горе;
Но хлопья, загораясь на заре,
Не шлют своих огней людскому взору.
Не видит их никто. Кругом встают
И дышат Ветры, силою порыва
Сугробы наметают молчаливо.
Здесь молния нашла себе приют.
И теплится, и мирным испареньем
Гнездится на снегу. Здесь Дух живет,
Что над земным немолкнущим смятеньем
Незыблемый простер небесный свод,
Тот скрытый Дух, что правит размышленьем.
И что б ты был, торжественный Монблан,
И звезды, и земля, и океан,
Когда б воображенью человека,
Со всей своей могучей красотой,
Ты представлялся только пустотой.
Безгласной и безжизненной от века?
1817
СОН МАРИАННЫ
К прекрасной Леди Сон чудесный
Пришел, сказал: «Услышь меня!
Мне тайны воздуха известны,
И то, что скрыто в свете дня;
Я это все во сне открою
Тем, чье доверие — со мною.
Ты узришь много тайных лиц,
Коль дашь побыть мне меж узорных
Твоих бахромчатых ресниц,
Над блеском глаз лучисто-черных». —
И скрыла Леди в забытьи
Глаза блестящие свои.
Сначала все земные тени
В ее дремоте пронеслись,
И тучи с ликами видений
Проплыли вдоль по небу вниз;
А Леди думала, следила:
Что солнце, — все не восходило?
И на восток она во сне
Гладит, — в лазури полутемной
Воздушный Якорь в вышине
Пред ней чернеется, огромный;
Куда ни глянет, все видней.
Висит он в небе перед ней.
Лазурь была, как море летом,
Ни тучки в синих глубинах,
Был воздух тих и полон светом,
И ничего, в чем был бы страх;
Лишь над вершиною восточной
Чернелся Якорь неурочный.
В душе у Леди, как гроза,
Испуг промчался небывалый,
Она закутала глаза;
И чу! раздался звон усталый,
И вот она глядит вокруг,
Возникло ль что, иль этот звук
Лишь кровь висков и нежных рук.
Как от волны землетрясенья,
Туман бессолнечный дрожал,
Меж тем тончайшие растенья
Недвижны были, и у скал
Оплот их был невозмутимым;
В высотах Якорь стал незримым.
Но замкнутый являли вид,
Меж туч прорезавшись туманных,
Громады горных пирамид,
И между стен их первозданных
Два города, в багряной мгле,
Предстали, зыбясь, на скале.
На двух чудовищных вершинах,
Где б не посмел орел гнезда
Повесить для детей орлиных,
Средь башен зрелись города.
О, странность! Видеть эти зданья,
Там видеть эти очертанья,
Где нет людей и нет страданья.
Рад беломраморных колонн,
Гигантских капищ и соборов,
И весь объем их озарен
Богатством собственных узоров,
Своим роскошным мастерством:
Не человек, здесь был творцом,
С неизменяющим резцом.
Но Леди слышала неясный,
Как прежде тихий, дальний звон,
И был туман багряно-красный
Все прежней силой потрясен.
И Леди устремляла в горы,
И на высокие соборы,
Полуиспуганные взоры.
И вдруг огонь из городов,
Всю землю сделавши багряной,
Взлетел, и блеском языков
Стал биться вкруг соборов, рдяный.
Как кратер серным бьет дождем,
Средь башен, капищ, в каждый дом.
Он падал каплями кругом.
И чу! раздался гул громовый,
Как будто бездна порвала
Свои тяжелые оковы;
Река от запада текла,
В долину падая с размаха,
Но Леди не внушая страха.
С неизмеримой крутизны
Струились бешеные воды,
И Леди, слыша гул волны,
Шепнула: «Башни — знак Природы,
И чтоб спасти свою страну,
Она разъяла глубину».
И вот их яростным приливом
Та Леди нежная взята,
Она несется по обрывам,
Где даль пожаром залита;
Прильнув к доске, плывет к высотам,
Увлечена водоворотом.
Поток, срываясь, вылетал
Из каждой башни и собора,
И свет угрюмый трепетал
Над пеной, вдоль всего простора.
Под ночью дыма, чей налет
Пятнал прозрачный небосвод.
Доска плыла в глуши расщелин,
Кругом, кругом, среди стремнин.
Казалось, путь был беспределен
Среди затопленных вершин;
Так на ветрах, воздушней вздоха,
Витает цвет чертополоха.