Существует предположение, что сотрудником Шелли, взявшим на себя женское имя Казира, была его двоюродная сестра Гарриэт Гров, красивая девушка одних лет с ним. Он любил ее со всем пылом первой страсти и охотно сделал бы ее товарищем своих общественных, политических и религиозных верований и безверий. Но тон их переписки испугал родных Гарриэт, и вскоре у них оказалась в виду другая партия для нее. Шелли страдал очень или воображал, что очень страдает, он горячо ораторствовал против ханжества и решил отныне объявить войну против этого губителя человеческого счастья.
Шелли был внесен в списки студентов в University College в Оксфорде в апреле 1810 года и переехал туда на жительство. В своем товарище-студенте Томасе Джефферсоне Хогге, сыне джентльмена из северных провинций и тори по политическим убеждениям, он нашел себе самого близкого союзника. Хогг обладал выдающимися умственными способностями и искренней любовью к литературе. Направление его ума и характера отличалось от ума и характера Шелли настолько, как только возможно себе представить: проницательный, резкий, саркастический ум, не лишенный, впрочем, юного благородства, он был глубоко заинтересован наблюдениями над этим странным и очаровательным явлением, каким был идеалист Шелли среди оксфордской молодежи того времени. Каждый, кто знает хоть что-нибудь о жизни Шелли, знаком с замечательными изображениями Шелли в Оксфорде, в живописаниях Хогга. Каждый побывал запросто вместе с Хоггом в комнатах колледжа, странно смущаемый видом электрических и химических аппаратов; слушал пылкие речи молодого энтузиаста о тайнах природы и еще более глубоких тайнах духа; видел его за любимым занятием бросания камешков в воду и пускания бумажных корабликов по реке или по пруду; ходил по окрестностям с обоими друзьями, совершавшими веселые зимние прогулки, и разделял с ними их скромный ужин по их возвращении домой; бывал свидетелем нежной доброты «божественного поэта» к тем, кто нуждался в поддержке сердца или руки его, а также и его внезапных взрывов негодования против притеснителя и дурно поступающего; смеялся вместе с повествователем над странными прихотями и фантазиями бессмертного ребенка.
«Преданность, почитание, благоговение, которыми он пламенел по отношению ко всем учителям мысли, — говорит Хогг, — невозможно описать». Биограф говорит о чистоте и «святости» жизни Шелли, о «кроткой вдумчивости» его сердца и о «чудесной мягкости и благородстве» его характера. Но наряду с поклонением этим самостоятельно избранным учителям своего ума, наряду с этой чудесной мягкостью характера Шелли испытывал презрение к тому, что унаследовано, к тому, в чем предание; его духовное дерзновение не было обуздано надлежащим сознанием трудностей, облекающих великие задачи человеческой мысли. Его путеводителями были светочи, освещавшие XVIII столетие. Если бы он овладел Кантом так же, как Гольбахом, если бы он подчинил свой разум Борку, как он подчинил его Годвину, он, быть может, не возрос бы и не расцвел бы так скоро, но корни его проникли бы глубже и крепче охватили бы землю. Трудно, однако, вообразить себе Шелли иным, чем он был на самом деле. И очень возможно, что логическая гимнастика его изучения мыслителей XVIII века, в особенности французских, до некоторой степени спасла его от опасностей, которыми угрожала его чрезмерная склонность к призрачному. «Не будь этого резкого сметания прочь духовной паутины, — пишет Солт, — его гений, всегда склонявшийся к мистицизму и метафизическим утонченностям, заблудился бы в лабиринте грез и фантазий и, таким образом, растратил бы свой запас морального энтузиазма».
Пребыванию Шелли в Университетском колледже скоро пришел конец. В феврале 1811 года из провинциальной типографии в Ворсзинге, в Суссексе, вышел маленький памфлет, озаглавленный «Необходимость атеизма». Имени автора не было, но в Оксфорде, где был выставлен на продажу этот памфлет, было известно, что это — произведение Шелли. При допросе его наставником колледжа Шелли отказался отвечать на вопросы, которые ему предлагались. Те же самые вопросы были поставлены Хоггу, который добровольно выступил на сцену, чтобы объясниться с властями. Он также отказался отвечать. И 25 марта и тот и другой юноши были изгнаны из Университетского колледжа за упорство в отказе отвечать на вопросы и за нежелание отречься от этого сочинения.
«Я был когда-то пламенным деистом, — писал Шелли несколько недель спустя. — Но никогда я не был христианином!» Его атеизм был, скорее, отрицанием Творца, чем отрицанием живого духа вселенной. Христианином в теологическом смысле этого слова он никогда не сделался; но, несомненно, позднее он глубоко чтил личность Иисуса. И его воинствующий пыл против исторического развития христианства несколько померк, когда он ближе познакомился с литературой и искусством средневековой Италии. Вера его последних лет имела в себе нечто из идеализма Платона и Беркли и нечто также из философской системы Спинозы.