21
Если б песни ясной
Часть я взял себе,
Лился б гимн прекрасный
Людям в их борьбе:
Мне б целый мир внимал, как внемлю я тебе!
ПЕСНЬ К СВОБОДЕ
Свобода, знамя порвано твое,
Но все ж оно и против ветра бьется.
1
Прославленный народ взмахнул опять
Молниеносный бич всех стран: Свобода
Спешит, от сердца к сердцу, воссиять
Средь городов испанского народа.
Стряхнув с себя тоску, моя душа
Вся воскрылилась песнопеньем,
Живет возвышенным волненьем.
Как молодой орел, упившись отдаленьем,
На жертву падает спеша.
Спешит к стихам, несется в буре духа.
В далеком небе славы, — а за ним,
Сопутствуем сияньем огневым,
Усладой неожиданной для слуха.
Тот голос, что глубинами храним,
Возник, звучат слова, и я внимаю им.
2
Зарделось Солнце с ясною Луною:
И брызги звезд из бездны пустоты
Низверглись в небо. Вся дыша весною,
Прекрасный остров мира, сон мечты,
Земля возникла в воздухе безгласном:
Но эта дивная звезда
Была лишь хаос и беда,
Ты не была еще, ты не была тогда:
Но, распален огнем ужасным,
Зажегся дух зверей, и рыб, и птиц,
И этим всем чужда была пощада,
Враждой кишела дикая громада,
Была война, без меры, без границ:
Со зверем — зверь, для всех борьба — услада,
И в сердце всех существ был грозный рокот ада.
3
И человек, лик царственный, тогда
Взрастил под троном Солнца поколенья:
Дворцы и пирамиды, города
И тюрьмы, для несчетного волненья,
Служили тем, чем глушь лесов — волкам.
Все это множество людское,
Свирепо грубое, слепое,
Толпилось без тебя, как волны в диком бое:
И, наклонившись к городам,
Нависла гневной тучей Тирания,
С ней рядом села идолом чума,
Под тенью крыл ее сгустилась тьма,
Сошлись толпы рабов, стада людские,
И в деспотах, в святошах — смерть сама
Проказою зажглась для сердца и ума.
4
Пространства мысов, гор, подобных тучам,
И острова, и синий цвет волны,
Вся Греция согрета солнцем жгучим,
Глядящим с благосклонной вышины:
В пещерах здесь пророческие звуки.
В пустыне девственной блестят,
Под ветром нежно шелестят
Олива кроткая, хлеба, и виноград,
Людские их не знали руки;
И, как цветы под влагою морской,
Как мысль ребенка, призрак мысли зрелой,
Как новый день, в отшедшем онемелый,
Скрывались сны ваяния толпой
В Паросских глыбах, в их дремоте белой,
И мудрость мыслила, стих лепетал, несмелый.
5
В стране Эгейской встали, точно сон,
Афины: лик их сказочный украшен
Сиянием сверкающих колонн
И серебром воздушно легких башен:
Им пол океанийские цветы,
Им небо служит светлым сводом:
И дышат вихри перед входом,
Они летят из туч со вновь рожденным годом.
О, дивный сон! О, блеск мечты!
Но, укрепившись в воле человека,
Как на горе алмазной вознесен,
Он этим самым — лучший яркий сон;
Явилась Ты, и, светлою от века,
Твоим созданьем, стройно окружен
Толпою мраморной оракул твой и трон.
6
И лик Афин трепещет, искаженный,
На зыби вод — немой реки Времен,
Недвижный, и, однако, возмущенный,
Дрожит, но никогда не гаснет он.
Твои певцы и мудрецы, от гнева,
В пещерах прошлого, как гром,
Гремят с бушующим дождем,
Насилие и Ложь молчат, дрожат кругом:
И слышен звонкий вскрик напева,
Крик радости пред торжеством чудес
Летит туда, куда и Ожиданье
Не смело заносить свое мечтанье!
Единым солнцем дышит свод небес;
Единый дух рождает мирозданье;
И лишь в стенах Афин — твой свет для мглы страданья.
7
И Рим возник, и от груди твоей
Он, как волчонок от груди Менады,
Пил молоко величья много дней,
Хоть дочь твоя желала той услады;
Любовию твоей освящены,
Вставали здесь толпой бесстрастной
Деянья честности ужасной,
И жил Камилл, погас Атилий смертью ясной.
Но чуть до строгой белизны
Твоих одежд, пятном, коснулись слезы
И куплен был Капитолийский трон,
Ты отошла от деспотов, как сон;
И встал один тиран, как гнет угрозы,
И замер Ионийской песни стон,
И Палатин вздохнул, тебя лишился он.
8
И в долах Гирканийского предела,
В Арктических краях, где все мертво,
На островах далеких, ты скорбела
О гибели влиянья твоего,
Учила звукам скорби волны, горы,
И урны льдяные Наяд
Печальным эхом говорят,
Что человек посмел забыть твой светлый взгляд.
Да, ты не преклоняла взоры
Ни к сновиденьям скальдов, ни к мечте
Друидов спящих. Что же это было,
Что вдруг твои все слезы осушило,
И разметались в дикой красоте
Распущенные волосы? Уныло
Встал Иудейский змей, земля была — могила.