Верецци нескоро оправился — он долго лежал в апатичной бесчувственности, во время которой его душа блуждала в более счастливых краях.
Однако в конце концов он выздоровел и первым делом спросил, где он.
Старуха рассказала ему то, что велел ей поведать Застроцци.
— Кто велел приковать меня в той одинокой и темной пещере, — спросил Верецци, — где я столько лет провел в невыносимых мучениях?
— Господь меня помилуй сказала старуха. — Ну и странные вещи вы говорите, барон! Я уж начинаю бояться, что вы утратили память в то самое время, как вам надо поблагодарить Бога, Который удосужился вам ее вернуть. Что вы хотите сказать: был прикован в пещере? Да мне от одной мысли страшно, помолитесь лучше, чтобы успокоиться.
Верецци был очень удивлен словами старухи. Немыслимо, чтобы Джулия отослала его в жалкую хижину и так оставила.
Рассказ старухи казался настолько складным и поведан он был с такой простотой, что он не мог ей не поверить.
Но невозможно было сомневаться в собственных чувствах, и несомненные доказательства его заточения в виде глубоких следов от цепей нельзя было не заметить.
Если бы этих следов не осталось, он поверил бы, что ужасные события, приведшие его сюда, лишь плод его воспаленного воображения. Однако он решил, что лучше оставить вопросы, поскольку Уго и Бернардо сопровождали его во время коротких прогулок, на которые ему хватало сил, так что побег был невозможен, а попытки только ухудшили бы его положение.
Он часто выражал желание написать Джулии, но старуха сказала, что ей не велено дозволять ему писать письма — под тем предлогом, что его разум нельзя волновать; и, чтобы избежать последствий отчаяния, ему не положено давать нож.
Когда Верецци оправился и его разум обрел былую твердость, он понял, что это козни его врагов держат его в этом доме, и все его мысли теперь были нацелены на то, чтобы осуществить побег.
Раз поздним вечером, увлеченный особой прелестью погоды, Верецци слишком долго гулял в сопровождении Уго и Бернардо, пристально следившими за всеми его движениями. Погруженный в мысли, он шел вперед, пока не дошел до поросшего лесом холма, чья красота манила его немного отдохнуть на сидении, образованном корнями старого дуба. Забыв о своем несчастном и зависимом положении, он некоторое время сидел там, пока Уго не сказал ему, что пора возвращаться.
В его отсутствие в дом приехал Застроцци. Он нетерпеливо спросил, где Верецци.
— Барон обычно гуляет по вечерам, — сказала Бьянка. — Я скоро жду его.
Наконец пришел Верецци.
Ничего не ведая, он попятился, потрясенный слишком сильным сходством Застроцци с одним из тех, кого он видел в пещере.
Теперь он был уверен, что все страдания, которые он претерпел в той ужасной обители мучений, не были плодом его воображения и что он во власти своего самого страшного врага.
Устремленный на него взгляд Застроцци был слишком красноречив, чтобы ошибиться, но, попытавшись скрыть природную злобу своего сердца, он сказал, что надеется, что здоровье Верецци не пострадало от вечерней прохлады.
Чрезвычайно разгневанный таким лицемерием со стороны человека, который, вне всякого сомнения, был причиной всех его несчастий, Верецци не смог удержаться от вопроса, по какой причине он находится здесь, и потребовал немедленно освободить его.
Щеки Застроцци побледнели от ярости, его губы задрожали, глаза метали мстительные взгляды, когда он произнес:
— Возвращайся в свою комнату, юный дурак, это лучшее место для размышлений и раскаяний в высокомерии в отношении того, кто превосходит тебя.
— Я не боюсь, — перебил его Верецци, — твоих тщетных угроз и пустых мстительных заявлений: правосудие Небес на моей стороне, и в конце концов я восторжествую!
Может ли быть лучшее доказательство превосходства добродетели, чем трепет ужасного и неукротимого духом человека? Ибо Застроцци задрожал и, на миг поддавшись чувствам, стал неровными шагами расхаживать по комнате — в глубине души своей он на миг испугался. Он подумал о своей прошлой жизни, и пробудившаяся совесть вызвала ужасные образы в его воображении. Но жажда мести заглушила голос добродетели, снова страсти затуманили свет благоразумия, и его ожесточенная душа вернулась к своему замыслу.
Пока он стоял в задумчивости, вошел Уго. Застроцци заглушил укоры совести, приказав Уго следовать за ним на пустошь. Уго повиновался.
ГЛАВА III
Застроцци и Уго шли по пустоши, на краю которой стоял дом. Верецци сидел, облокотившись на подоконник, когда его слуха в вечерней тишине коснулся тихий невнятный шепот. Он внимательно прислушался. Он всмотрелся в темноту и увидел высокую фигуру Застроцци и Уго, чью неуклюжую бандитскую походку ни с чем нельзя было спутать. Он не мог расслышать их разговора, разве что отдельные слова. И слова эти казались вестниками гнева. Затем снова они перешли на пониженный тон, словно спор между ними был улажен: голоса их, наконец, затихли вдали.