Ее маленький домик был чрезвычайно опрятен, и по милости барона там были все удобства, которые необходимы в преклонных годах.
Верецци подумал, что в таком укромном уголке он может спокойно скрываться некоторое время от Застроцци.
— Что вас заставило, — сказал он Клодине, когда вечером они сидели на пороге домика, — что вас заставило сделать мне утром такое предложение?
— Ах! — сказала старушка. — Всего лишь на прошлой неделе я потеряла моего дорогого сына, который был для меня всем: он умер от лихорадки, которую подхватил, перетрудившись, чтобы добыть для меня пропитание. Вчера я пришла на рынок в первый раз после смерти моего сына, надеясь найти какого-нибудь крестьянина, который занял бы его место, но судьба привела ко мне тебя. Я надеялась, что сын меня переживет, поскольку я уже одной ногой в могиле, стремлюсь к ней, как к другу, который освободит меня от тягот, которые, увы, только усиливаются с годами.
Сердце Верецци тронуло сострадание к одинокой Клодине. Он ласково заверил ее, что не бросит ее, и если есть какая-нибудь возможность улучшить се положение, то она больше не будет прозябать в нищете.
ГЛАВА IV
Но вернемся к Застроцци. Он бродил с Уго по пустошам и вернулся поздно. Его удивило, что в окнах дома не было света. Он подошел к двери, громко постучал — ответа не было. «Очень странно!» — воскликнул Застроцци, распахивая дверь ногой. Он вошел в дом — никого. Он обыскал дом и, наконец, обнаружил Бернардо. Тот лежал как труп у подножия лестницы. Застроцци подошел и поднял его — он был оглушен, но вскоре пришел в себя.
Как только он оправился, он рассказал, что произошло.
—Что? — перебил его Застроцци. — Верецци бежал? Ад и пламя! Негодяй, ты заслужил смерть на месте, но пока ты мне нужен. Вставай беги немедленно в Розенхайм и приведи с тамошнего постоялого двора моих трех лошадей, быстро! Убирайся!
Бернардо, дрожа, встал и, повинуясь приказу, быстро побежал через пустошь к Розенхайму, деревне, что была в половине мили отсюда к северу.
Пока его не было, Застроцци, охваченный противоречивыми чувствами, едва ли знал, что делать. Торопливыми шагами он расхаживал по дому. Иногда тихо говорил сам с собой. Пламя, бушевавшее в его груди, сверкало в его глазах. Его хмурое лицо было ужасно.
— Как бы мне хотелось, чтобы его сердце дымилось на моем кинжале, синьор! — сказал Уго. — Убьем его, когда вы его поймаете, а уж это будет скоро, я уверен.
— Уго, — сказал Застроцци, — ты мой друг, и твой совет хорош. Но нет, он не должен умереть. Ах, какая же ужасная цепь сковывает меня, как я был глуп... Уго! Он умрет, умрет в самых страшных мучениях. Я отступаю перед роком — я вкушу мести, ибо она слаще, чем жизнь, и даже если я должен умереть вместе с ним и если в наказание за мои преступления я буду тотчас повергнут в бездну вечных мучений, я буду испытывать величайшую радость, вспоминая сладостный момент его смерти! Ах, если бы эта смерть была вечной!
Послышался цокот копыт, и их разговор был прерван прибытием Бернардо. Они тут же сели верхом, и горячие скакуны быстро помчали их через пустошь.
Некоторое время он и его спутники быстро мчались по равнине. Они ехали тем же путем, что бежал Верецци. Они миновали сосны, где он спрятался. Они спешили вперед.
Уставшие лошади едва могли нести свой преступный груз. Никто не произнес ни слова с тех пор, как они миновали сосновый бор.
Конь Бернардо, чрезвычайно уставший, упал на землю, что вряд ли произошло бы, будь он в лучшем состоянии. Они остановились.
— Неужели мы должны бросить поиски! — вскричал Застроцци. — Ах, боюсь, придется, наши кони не могут ехать дальше, будь они прокляты! Пойдем пешком. Верецци от меня не уйдет, ничто не помешает мне свершить правую месть!
При этих словах взгляд Застроцци сверкал нетерпеливостью мести, и быстрыми шагами он направился к южному краю пустоши.
Наконец, забрезжил день, но усилия негодяев не увенчались успехом. Голод, жажда и усталость заставили их бросить преследование, и они упали на каменистую почву.
— Неудобная это постель, синьор, — проворчал Уго.