Теперь у Верецци не оставалось сомнений, что тот незнакомец, который вчера так встревожил Матильду, вернулся закончить свое дело.
Он пошел было следом за ней к дверям — и остановился.
«Какое я имею право совать нос в чужие тайны? — подумал Верецци. — Кроме того, дело, которое есть у того человека к Матильде, никоим образом не может касаться меня».
Однако неутолимое любопытство заставило его стремиться распутать дело, показавшееся ему столь таинственным. Он старался заставить себя поверить, что все было так, как она утверждает; он постарался взять себя в руки и принялся читать книгу, но глаза его не воспринимали текста.
Трижды он медлил, трижды он закрывал дверь в комнату, пока, наконец, сам того не сознавая, не пошел искать Матильду.
Он невольно шел по коридору. Он встретил какого-то слугу и спросил, где Матильда.
— В большой гостиной, — ответили ему.
Нетвердым шагом он направился туда. Двустворчатые двери были открыты. Он увидел в дальнем конце залы Матильду и какого-то незнакомца.
Фигура незнакомца, высокая и статная, еще сильнее поражала воображение рядом с изящно сложенной Матильдой, опиравшейся на мраморный столик. То, как она жестикулировала при разговоре с ним, выдавало горячее нетерпение и глубокий интерес.
С такого расстояния Верецци не мог расслышать их разговора, но порой тихий шепот долетал до его слуха, и он понял, что, о чем бы они ни говорили, предмет разговора равно важен для обоих.
Некоторое время со смешанным любопытством и удивлением он рассматривал их, пытаясь разобрать смутные звуки их приглушенных голосов, разносившиеся в огромном сводчатом зале, но ни одного разборчивого слова не достигло его ушей.
Наконец Матильда взяла незнакомца за руку, прижала к губам порывистым страстным движением и повела его к противоположной двери гостиной.
Внезапно, выходя из дверей, незнакомец всего лишь на мгновение обернулся, этого было достаточно, чтобы по огненному взгляду Верецци сумел опознать того, кто поклялся быть ему вечным врагом в домике на пустошах.
Едва осознавая, где он находится и чему верить, Верецци несколько мгновений стоял в оцепенении, не способный справиться со смятением мыслей, нахлынувших на него и наполнивших его пораженное ужасом воображение. Он не знал, чему верить: что это за призрак в образе Застроцци предстал его воспаленному взгляду? Неужели это и правда Застроцци? Неужели его самый мстительный, самый заклятый враг столь любим, столь одарен доверием этой вероломной Матильды?
Несколько мгновений он стоял в сомнении, не зная, что делать. То он хотел обвинить Матильду в предательстве и низости и разрушить ее коварство; но в конце концов решив, что будет уместнее скрыть и подавить свои чувства, он вернулся в малую гостиную и уселся там как ни в чем не бывало за незаконченный рисунок.
Кроме того, Матильда могла быть и ни при чем, ее могли обмануть. И хотя тут мог затеваться некий замысел, низкий и погибельный для него, она могла быть просто обманутой жертвой, а не сообщницей Застроцци. Мысль о ее невиновности успокоила его, ибо он в душе хотел загладить собственную несправедливость в отношении нее, и, хотя он не мог отмести эти отвратительные мысли, изгнать то необъяснимое отвращение, которое часто невольно испытывал к ней в душе, хотел преодолеть то, что считал лишь игрой воображения, и воздать должное ее добродетелям.
Пока эти смятенные и бессвязные мысли клубились в голове Верецци, в гостиную вернулась Матильда.
На ее лице читалось сильнейшее возбуждение, и взгляд ее темных непроницаемых глаз был полон невнятного смысла, когда она торопливо задала Верецци какой-то пустячный вопрос и упала в кресло рядом с ним.
— Верецци! — воскликнула Матильда после мучительной для обоих паузы. — Верецци, мне очень тяжело быть недоброй вестницей, и я охотно скрыла бы от тебя страшную правду, но она может дойти до тебя, неподготовленного, и другим путем. Я должна поведать нечто ужасное, губительное. Ты готов выслушать меня?
Карандаш выпал из обмякших пальцев Верецци. Он схватил руку Матильды и, почти не выговаривая слов от ужаса, попросил ее объяснить эти пугающие загадочные слова.
— О, моя подруга, моя сестра! — воскликнула Матильда, когда притворные слезы заструились по ее щекам. — О, она...
— Что?! Что?! — перебил ее Верецци, когда мысль о том, что что-то случилось с его обожаемой Джулией, поразила его обезумевший разум с десятикратной силой, ибо Матильда часто заявляла, что раз она не может стать его женой, то охотно станет ему другом и даже называла Джулию своей сестрой.
— О! — Матильда закрыла лицо руками. — Джулия... Джулия... та, которую ты так любил... мертва.