Живость, так присущая его сверкающим глазам, ушла, здоровый румянец сменился мертвенной бледностью, и он не осознавал ничего вокруг. Матильда просидела рядом с ним весь день и молча давала лекарства бесчувственному Верецци, когда требовалось.
Ближе к вечеру снова приехал доктор. Когда он вошел, Матильда сидела, задумчиво положив голову на руку.
— Ах, есть ли надежда? Есть? — безумно воскликнула она.
Доктор успокоил ее и попросил не впадать в отчаяние, затем, увидев ее бледное лицо, сказал, что ей, видимо, тоже нужна его помощь, как и его пациенту.
— О, не обращайте на меня внимания, — воскликнула она. — Как Верецци? Он будет жить или умрет?
Доктор подошел к измученному Верецци и взял его руку.
Лихорадка горела в его жилах.
— О, как он? — восклицала Матильда, с тревогой глядя на доброе лицо доктора, ибо ей показалось, что тень печали скользнула по его челу. — Скажите же поскорее мой приговор! — продолжала она. — Я готова к худшему, я готова даже услышать, что он уже мертв!
При этих словах какое-то спокойствие отчаяния осенило ее черты, она схватила доктора за руку и твердо посмотрела ему в лицо, а затем, словно истощенная непривычным усилием, упала к его ногам без сознания.
Доктор поднял ее и быстро привел в чувство.
Отчаяние Матильды, истощенное собственной яростью, вскоре притупилось, и слова врача пролились бальзамом на ее душу и заставили ощутить надежду.
Она снова села и со сдерживаемым нетерпением стала ожидать решительного перелома, которого доктор больше не мог скрывать.
Она сжимала пылающую руку Верецци и ждала, внешне сдержанная, до одиннадцати часов ночи.
Медленно ползли часы — колокольня Пассау отбивала каждую медлительную четверть часа — и стремились к назначенному времени, когда дверь комнаты Верецци медленно отворил Фердинанд.
— Ха! Зачем ты беспокоишь меня сейчас? — вскричала Матильда, которую приход Фердинанда вырвал из глубокого раздумья.
— Синьора! — прошептал Фердинанд. — Синьор ждет внизу, он желает вас видеть.
— Ах, — задумчиво сказала Матильда, — проводи его сюда.
Фердинанд ушел исполнить ее приказ. Послышались шаги в коридоре, и через несколько мгновений Застроцци уже стоял перед Матильдой.
— Матильда! — воскликнул он. — Почему я вижу тебя здесь? По какому несчастью ты заперлась у себя в покоях?
— Ах! — ответила Матильда еле слышно. — Посмотри на это ложе. Посмотри на Верецци! Измученный, без чувств! Может быть, через четверть часа душа его отлетит, отлетит навеки! — продолжала она, и все более глубокое отчаяние омрачало ее прекрасные черты.
Застроцци подошел к изножью постели. Перед ним, словно мертвый, лежал Верецци, ибо свинцовый цвет его губ, запавшие бессмысленные глаза — все это свидетельствовало о том, что дух его отлетел.
Застроцци смотрел на него с непонятным выражением неутоленной мести, непонятным для Матильды, взиравшего на выразительное лицо своего соучастника.
— Матильда, ты нужна мне. Идем в нижнюю гостиную, мне надо кое о чем с тобой поговорить, — сказал он.
— О, даже если бы это касалось моего вечного блаженства, я не могу пойти сейчас! — живо воскликнула Матильда. — Возможно, не пройдет и четверти часа, как тот, что мне дороже всего на свете, умрет, и с ним умрет всякая надежда, всякое желание, все, что связывает меня с этим миром. О! — воскликнула она в чрезвычайном ужасе. — Смотри, как он бледен!
Застроцци попрощался с Матильдой и ушел.
Доктор молча продолжал наблюдать за Верецци, с лица которого не сходило выражение отчаяния.
Матильда смотрела в лицо Верецци и ждала с горячим, хотя и скрытым, нетерпением исхода оставшихся минут — она все ждала.
Черты лица Верецци свела еле заметная судорога.
Часы пробили одиннадцать.
Его губы приоткрылись — Матильда побледнела от ужаса, но молча, поглощенная ожиданием, осталась сидеть в кресле.
Она подняла взгляд и надежда снова вернулась к ней, когда она увидела выражение лица доктора, озаренное удовлетворением.
Больше она не могла себя сдерживать, но в восторге столь же избыточном, сколь прежде жестокими были ее горе и ужас, начала торопливо расспрашивать доктора. Тот с красноречивой улыбкой поднес палец к губам. Она поняла этот жест и, хотя ее сердце раскрылось во внезапном и невероятном восторге, подавила радость, как прежде обуздывала горе, и с восхищением смотрела на лицо Верецци, на то, как на его смертельно бледные щеки возвращается румянец. Матильда взяла его за руку — сердце его пока еще лихорадочно колотилось. Она взглянула на его лицо — пелена, которой прежде были подернуты его глаза, исчезла, в глазах затеплился смысл, но это было глубокое, укоренившееся в душе горе.