Тем временем Матильда, твердая в своем стремлении, неустанно шла к цели: она успокоила свой разум, и, хотя порой ею овладевали чувства нечеловеческой силы, в присутствии Верецци ее поведение характеризовалось непоколебимым спокойствием, прекрасно разыгранными чуткостью и печальной нежностью. Горе, меланхолия и ровное, спокойное уныние, казалось, одолевали все самые яростные чувства, когда она говорила с Верецци о его погибшей Джулии. Но хотя и подавленные на время, месть, ненависть и пожар неразделенной любви выжигали ее душу.
Часто, когда она возвращалась от Верецци после того, как он с привычной нежностью говорил при ней о Джулии и клялся в вечной верности ее памяти, душу Матильды терзало чернейшее отчаяние.
Как-то раз говоря с ним о Джулии, она осмелилась намекнуть, пусть и косвенно, на свою собственную верную и горячую привязанность.
— Ты думаешь, — ответил Верецци, — что из-за того, что душа моей возлюбленной Джулии более не облачена в земную плоть, я стал менее предан ей? Нет-нет! Я принадлежал ей, я принадлежу ей и вечно буду ей принадлежать. И когда моя душа, сбросив одеяние смертной плоти, отойдет в мир иной, даже среди вселенской гибели природы она, влекомая сродством чувств, будет искать безупречную душу моей обожаемой Джулии. О, Матильда! Твое внимание, твоя доброта — все это вызывает мою самую горячую благодарность, твои добродетели я ценю всей душой, но, преданный памяти Джулии, я не смогу полюбить никого, кроме нее.
Матильда всем телом содрогнулась от неодолимых эмоций, поскольку он решительно отвергал ее. Но, утоляя более бурные страсти, поток слез хлынул из ее глаз, и она откинулась на спинку софы, глухо рыдая.
Верецци стал нежнее к ней — он поднял смиренную Матильду и стал ее утешать, ибо понимал, что ее нежность к нему не заслуживала неприязни.
— О, прости, прости меня! — восклицала Матильда, разыгрывая смирение. — Я не знаю, чего я наговорила.
Она резко вышла из гостиной.
У себя в покоях Матильда упала на пол, охваченная слишком мучительными чувствами, чтобы их описывать. Бешеные страсти, сдерживаемые в присутствии Верецци, ныне переполняли ее душу невообразимым ужасом. Потрясенная внезапным и неодолимым напором чувств, она дала волю отчаянию.
— Где же эта хваленая милость Господня, — в безумии восклицала Матильда, — если Он позволяет тварям Своим испытывать такие мучения? Где была мудрость Его, если Он вселяет в наши сердца страсти яростные, безотчетные, как мои, обрекая на погибель наше счастье?
Бешеная гордыня, неразделенная любовь, жгучая месть пировали в ее груди. Месть требовала невинной крови — крови несчастной Джулии.
Ее страсти ныне довели ее до предела отчаяния. В неописуемой агонии разума она колотилась головой о пол, осыпая Джулию тысячами проклятий и клянясь в вечном отмщении.
Наконец, истомленные собственным неистовством, ее бушующие страсти улеглись, и спокойствие овладело ее душой. Она снова подумала о совете Застроцци — была ли она сейчас хладнокровна? Собрана?
Она погрузилась в череду размышлений. Даже для нее самой была необъяснима последовавшая за этим ясность.
ГЛАВА IX
Для Матильды, упорной в осуществлении своего замысла, время тянулось медленно, ибо Верецци с каждым днем чах и в ее встревоженном воображении это предвещало смерть. Время медленно текло и для Верецци, ибо он с нетерпением ждал смерти, поскольку в этом мире для него больше ничего не оставалось, кроме мучений.
Бесполезно будет пересчитывать моменты столкновений чувств в душе Матильды: довольно сказать, что их было много, и с каждым разом они становились все жесточе.
Болезнь Верецци приобрела под конец такое опасное течение, что Матильда в тревоге послала за доктором.
Тот самый приятный доктор, который уже ухаживал за Верецци, отсутствовал, но приехал другой, весьма опытный, который заявил, что здоровье Верецци способен поправить только более теплый климат.
Матильда предложила ему уехать в укромное и живописное поместье, которым она владела в области Венето. Верецци, ожидавшему быстрого конца, было все равно, где умирать, и он согласился. К тому же он не хотел причинять отказом боль такому доброму существу, как Матильда.
Отъезд был назначен на следующее утро.
Настало утро, Верецци уложили в карету, ибо он был чрезвычайно слаб и истощен.