— Наверное, она ушла на небеса! — воскликнула Матильда, и ее грешная душа содрогнулась. Череда ужасных, мучительных мыслей тяготила ее душу, и, не в силах вынести остроты чувств, она торопливо вернулась в замок.
Так текло время для Матильды, отмеряемое лишь переменой приступов страстей, обуревавших ее. Разум ее, взбудораженный неудачей ее замыслов, был в смятении, и ее настроение, некогда столь легкое и жизнерадостное, теперь стало угнетенным от краха надежд.
«Что мне делать дальше? — спрашивала в душе Матильда. — Ах, не знаю».
Внезапно она вздрогнула — ей пришла в голову мысль о Застроцци.
— О, я совсем о нем забыла, — воскликнула Матильда, и душу ее снова осветил луч надежды. — Но он в Неаполе, и я не сразу смогу увидеться с ним. О, Застроцци, если бы ты был здесь!
Она не сразу собралась с духом, охваченная смятением, и лишь потом призвала Фердинанда, на чью верность она осмеливалась положиться, и велела ему поспешить в Неаполь с письмом к Застроцци.
Тем временем здоровье Верецци, как и предсказывал врач, настолько улучшилось от теплого климата и чистого воздуха Кастелла ди Лаурентини, что, хотя он был очень слаб и худ, он смог в хорошую погоду в спокойный летний вечер выйти на прогулку в сопровождении Матильды.
В мрачном одиночестве, где кроме случайных и нечастых посещений духовника ее отца, ничто не нарушало однообразное течение их жизни, Верецци стал для Матильды всем — она постоянно о нем думала. Ночью, во сне, он представал в ее воспаленном воображении. Она беспокоилась, когда его не было, и ее душа, сотрясаемая постоянными приступами сжигавших ее страстей, была сценой невыразимого буйства исступленной и безумной любви.
У нее был изысканный музыкальный вкус, небесный нежный голос, и она искусно извлекала из арфы трогательные мелодии, погружавшие разум в меланхолическое наслаждение.
Ее волнующий голос, смягченный нежностью, порой охватывавшей ее душу, вызывал восторг у Верецци.
Но, стряхнув мимолетное удовольствие, вызванное ее соблазнительными уловками, он возвращался мыслью к Джулии. Когда он вспоминал ее небесное лицо, ее застенчивость и скромность, ее искреннюю нежность, сожаления и печаль еще сильнее и глубже вонзали жала в его сердце из-за того, что он позволил себе хотя бы на миг поддаться обаянию Матильды.
Медленно тянулись часы и дни. По вечерам они бродили по окрестностям замка, вокруг которого далеко простирались темные мрачные леса, высоко возносили свои увенчанные облаками вершины горы, и, скача по камням и внезапно меняя направление, пенистыми водопадами стремились в долину потоки.
Среди этих красот коварная Матильда обычно выводила гулять свою жертву.
Раз вечером, когда луна взошла над гигантским силуэтом горы, залив серебром далекий водопад, Матильда и Верецци пошли к лесу.
Некоторое время они не разговаривали, и молчание нарушали лишь вздохи Матильды, говорившие о том, какие бурные чувства терзают ее грудь, пусть и подавляемые ее волей.
Они молча вошли в лес. Синее небо было усыпано звездами, ни дуновения ветерка, ни единое облачко не затеняло сверкающего небосвода. Они поднялись на возвышенность, поросшую высокими деревьями, которые образовывали амфитеатр. Ниже с пологого склона открывался вид на бескрайний лес, покрывавший противоположную гору, смутно видимый в лунном свете. Встававшие над ним скалистые вершины четко виделись в серебряном свете луны.
Верецци бросился на мох.
— Какая красота, Матильда! — воскликнул он.
— Да, — ответила Матильда, — я всегда ею восхищалась и привела тебя сюда сегодня вечером, чтобы посмотреть, воспринимаешь ли ты красоту природы, как я.
— О. я восхищен до глубины души! — воскликнул Верецци, ошеломленный открывшимся перед ним видом и охваченный восхищением.
— С твоего позволения, я на минутку уйду, — сказала Матильда.
Не дожидаясь ответа Верецци, она торопливо вошла в маленькую рощу. Верецци смотрел в изумлении. Вскоре вечерний ветер принес звуки восхитительной мелодии, так что Верецци решил, будто какой-то дух одиночества сделал небесную музыку уловимой для смертного слуха.
Он слушал: звук то замирал вдали, то становился громче, набегая, как сладостная волна.
Музыка так подходила пейзажу — и душе Верецци. Успех Матильдиной уловки в этом смысле превзошел все ее ожидания.
Он все слушал: мелодия затихла, и стройная фигура Матильды появилась из леса, пробудив Верецци от грез.
Он не сводил с нее глаз — ее очарование и изящество поразили его чувства, ее чувствительность, ее восхищение тем, что нравилось ему, льстило ему. Ее продуманное использование музыки не оставило в нем сомнений, что раз она испытывает те же чувства сама, то понимает и его душу.