Матильда села на гранитный выступ, созерцая бушевавшую вокруг нее грозу. Зловещее затишье, что порой воцарялось в перерывах между раскатами грома, предвещая еще более сильную бурю, напоминало спокойствие, охватившее душу Матильды, — спокойствие, за которым следует еще более сильный приступ страсти.
ГЛАВА XI
Матильда по-прежнему сидела на скале, наблюдая за бушевавшей вокруг нее бурей.
Битва стихий на время затихла — воцарилась мертвая тишина, глубокая, мрачная, жуткая, как могильный покой. Матильда услышала шаги и, подняв взгляд, во вспышке яркой молнии увидела высокую фигуру Застроцци.
Его гигантскую фигуру тотчас же снова укутал непроглядный мрак. Раскат оглушительного грома снова бешено прокатился в небесах, и яркая вспышка открыла Матильде стоявшего перед ней Застроцци.
Матильда, удивленная его приходом, вскочила, когда он обратился к ней, и ощутила неописуемый благоговейный страх, подумав, какое чудо свело их вместе в этот ужасный час бури.
«Несомненно, он испытывает не менее острые и необоримые чувства, что и я. Возможно, они и привели его сюда».
Она содрогнулась при этой мысли, но, справившись с тревогой, которая саму ее удивила, она спросила его, что привело его в этот лес.
— То же, что и тебя, Матильда, — ответил Застроцци. — То же самое, что воодушевляет нас обоих, вне всякого сомнения, дало нам и то единство душ, которое среди этой страшной бури привело нас в одно и то же место.
— О, — вскричала Матильда, — как мне тронуть душу упрямого Верецци? Он все еще презирает меня, он заявляет, что предан памяти своей Джулии, и пусть она мертва, он все равно принадлежит ей! Что мне делать?
Матильда умолкла и с волнением ожидала ответа.
Застроцци стоял, погруженный в свои размышления, твердый как скала, что возносит свои вершины к небесам.
— Матильда, — сказал он, — завтрашний вечер проложит тебе путь к тому счастью, которого так долго жаждала твоя душа, если то, что случится тогда, не убьет Верецци окончательно. Но гроза усиливается, давай поищем укрытия.
— О, что мне гроза! — сказала Матильда, чьи надежды вспыхнули с новой силой от туманных намеков Застроцци. — Забудь о грозе, продолжай, если не хочешь увидеть меня мертвой у своих ног.
— Ты не боишься буйства стихий, — и я тоже, — ответил Застроцци. — Я вновь повторяю: если завтра вечером ты приведешь Верецци сюда, если во время того, что произойдет здесь, ты проявишь то присутствие духа, которым, как я уверен, ты обладаешь, то Верецци — твой.
— Ах, что ты говоришь, Застроцци, Верецци — мой? — спросила Матильда, когда предвкушение немыслимого счастья вдруг переполнило ее душу.
— Я повторяю, Матильда, — ответил Застроцци, — если ты не устрашишься кинжала наемного убийцы, если ты заставишь Верецци быть обязанным тебе жизнью... — Застроцци замолк, и разгоряченное воображение Матильды нарисовало перед ней тот план, который должен был стать основой ее счастья.
«Неужели он, после того как я рискну собственной жизнью ради него, будет так же равнодушно отвергать меня? Неужели его благородные чувства, не угасшие после стольких перенесенных им страшных несчастий, не отзовутся? Невозможно».
Разум ее, полный таких мыслей, был в смятении от переполнявшего его восторженного ожидания счастья, и в таком состоянии Матильда вернулась в замок.
Гроза, столь недавно бушевавшая, утихла, гром глухим эхом отдавался в горах, цепью тянувшихся далеко к северу, и лазурный, почти безоблачный эфир был усыпан бесчисленными звездами, когда Матильда вернулась в замок, и, поскольку час был поздний, она пошла в свои покои.
Сон не бежал от нее, как обычно, но, охваченная дремотой, она скоро уснула.
Смутные сновидения проплывали перед ее внутренним взором. В одних ей удавалось завоевать Верецци, в других, вырванный из ее горячих объятий неведомой силой, он уносился на вершины скалистых гор или в чудовищные неведомые пустоши, и в тщетной попытке найти его она плутала без дорог в пустыне.
Она пробудилась от тревожного, бессвязного сна.
Бурный восторг наполнил ее душу, когда она увидела свою жертву у окна, выходившего на волнующийся лес.
Матильда уселась рядом с ним, и самая чарующая музыка, самая задумчивая, извлеченная ее пальцами из струн арфы, заставила его душу трепетать от восторга меланхолии; по щекам его покатились слезы, глубокие сдерживаемые вздохи волновали его грудь: его невинные глаза кротко взирали на Матильду и лучились сочувствием к той, чьим единственным желанием было удовлетворение ее собственных неординарных желаний и уничтожение его планов на будущее счастье.