— Да, — ответил Застроцци. — Она в корчах упала к моим ногам. Кто с большей готовностью, чем я, бросился на помощь потерявшей сознание маркизе? Кто с большей готовностью объяснил ее обморок духотой зала? Но Джулия лишилась чувств навсегда, и лишь после того как самая быстрая гондола Венеции унесла меня в твой замок, Совет десяти начал розыск, но не нашел убийцы. Я не должен оставаться здесь, поскольку, если меня найдут, роковые последствия для нас обоих очевидны. Так что пока расстанемся, — добавил он. — Счастье пребудет с тобой, но не возвращайся в Венецию.
— Где ты так поздно задержалась, любовь моя? — участливо спросил ее Верецци, когда она вернулась. — Боюсь, как бы ночной воздух, особенно такой влажный, не повредил твоему здоровью.
— Нет-нет, дорогой мой Верецци, ничего такого, — запинаясь, ответила Матильда.
— Ты какая-то задумчивая, какая-то грустная, моя Матильда, — сказал Верецци. — Открой мне свое сердце. Боюсь, что-то неведомое мне тяготит твою душу. Может, уединенность этого замка подавляет природную игривость твоей души? Давай поедем в Венецию?
— О, нет-нет! — быстро и горячо возразила Матильда. — Только не в Венецию. Мы не должны ехать в Венецию.
Верецци был немного удивлен, но счел ее нежелание последствиями недомогания.
Так прошел месяц, ничем особым не отмеченный. Страсть Матильды, ненасытная, неподвластная времени, бушевала с прежней яростью, и по-прежнему вся ее радость была сосредоточена в одном Верецци, и воображение рисовало перед ней картины вечного счастья.
Как-то вечером, когда Верецци и Матильда сидели, наслаждаясь обществом друг друга, вошел слуга и подал ей запечатанное письмо.
Письмо гласило:
«Матильда, графиня ди Лаурентини обязана предстать перед трибуналом святой инквизиции немедленно по получении данного письма».
Щеки Матильды побледнели от ужаса. Этот приказ — роковой, неотвратимый — поразил ее ледяным ужасом. Она попыталась скрыть его в сердце, но не в силах спрятать свой ужас, она попыталась выбежать из комнаты, но напрасно. Ноги не держали ее, и она опустилась на пол.
Верецци поднял ее и привел в чувство. Он упал к ее ногам и самыми нежными, самыми трогательными словами стал расспрашивать ее о причине ее тревоги.
— Если, — сказал он, — я в чем-то невольно провинился перед тобой, если чем-то обидел тебя, я раскаиваюсь до глубины души! Дорогая Матильда, я обожаю тебя безумно, скажи же скорее, доверься тому, кто любит тебя!
— Встань, Верецци, — воскликнула Матильда в спокойном ужасе. — Раз уж правду невозможно более скрывать, прочти это письмо
Она показала ему роковой приказ. Он быстро схватил его и, еле дыша от нетерпения, развернул. Но какими словами выразить испуг Верецци, когда он прочел этот приказ, непонятный и необъяснимый для него! Мгновение он стоял молча, потерявшись в мучительных размышлениях. Наконец с вынужденным безмятежным отчаянием он спросил, что же делать.
Матильда не ответила, ибо ее душа в когтях недоброго предчувствия в тот момент рисовала себе позорную мучительную смерть.
— Что делать? — снова, уже с более глубоким отчаянием спросил Верецци.
— Мы немедленно должны ехать в Венецию, — ответила Матильда, собравшись с духом. — Мы должны ехать в Венецию. Я уверена, мы будем в безопасности. Но пока мы должны спрятаться в каком-то ее потаенном уголке: мы должны унизиться до того, чтобы прятаться, и, прежде всего, мы должны избегать самих себя. Но сможет ли Верецци отречься от образа жизни, данного ему по праву рождения, и разделить судьбу преследуемой Матильды?
— Матильда! Дражайшая Матильда! — воскликнул Верецци. — Не говори так, ты же знаешь, что я принадлежу тебе, ты знаешь, что я люблю тебя, и с тобой для меня рай и в шалаше!
Глаза Матильды на миг вспыхнули торжеством среди охватившего ее чувства опасности. Понимая все неприятности, исходящие от инквизиции, чьи мотивы преследования непостижимы, чьи приказы неоспоримы, она, одержимая тем, что было ей дорого на земле, уверенная в привязанности Верецци, затрепетала от сладостных чувств, смешанных, однако, с тревогой.
Она стала готовиться к отъезду. Выбрав из всех своих слуг преданного Фердинанда, Матильда вместе с Верецци села в карету, и, оставив в замке всех в неведении относительно своих намерений хотя быстро приближался вечер, они поехали по дороге через густой лес в Венецию.
Колокол монастыря, еле слышимый издалека, пробил десять, когда карета медленно взбиралась по склону.