Он сказал и воздел очи к небесам, а затем устремил взгляд на Матильду. Их глаза встретились — ее взгляд сиял торжеством ничем не сдерживаемой любви.
Верецци поднес кубок к губам — но вдруг бросил его на пол, и все его тело свело жуткой судорогой. Его горящие глаза выкатились из орбит, он дико озирался по сторонам. Охваченный внезапным безумием, он вырвал кинжал из ножен и беспощадно вознес его...
Какой призрак увидел Верецци? Что заставило страстно влюбленного швырнуть наземь кубок, который он готов был осушить с клятвой в вечной любви своей избраннице? И почему он, который всего за мгновение до того, представлял объятия Матильды земным раем, попытался в неистовстве своем не готовым предстать перед Богом! Это были нежные лучистые глаза очаровательной потерянной навек Джулии, с упреком смотревшие в душу Верецци, это было ее ангельское лицо, обрамленное растрепанными локонами, язвившее лживого; ибо когда он поднес кубок к губам, поглощенный безумным пламенем похоти к вершинам безудержной страсти, произнося клятву ненарушимой верности другой, — перед ним появилась Джулия!
Безумие, жесточайшее безумие охватило его разум. Он высоко поднял кинжал, но Матильда бросилась к нему и в отчаянии с нежной тревогой стала умолять его отвести кинжал от своей груди, но он уже был обагрен его кровью, струившейся на пол. Она высоко подняла его и воззвала к Богу, прося, чтобы он обрек ее на вечные муки, если Джулия уйдет от ее мести.
Она приблизилась к своей жертве, которая без чувств лежала на полу: грубо тряхнула ее и, схватив за волосы, подняла с земли.
— Ты узнаешь меня? — воскликнула Матильда в бешенстве. — Узнаешь оскорбленную Лаурентини? Узри же этот кинжал, обагренный кровью моего супруга, взгляни на этот хладный труп, в котором ныне застыло дыхание, в чьей груди жил твой проклятый образ, заставивший его совершить деяние, которое навек лишило меня счастья!
Джулия пришла в себя от бешеных криков Матильды. Она подняла взгляд, полный кротости и дурного предчувствия, и увидела разъяренную Матильду, дрожащую в приступе ярости, с высоко поднятым окровавленным кинжалом, сулившим ей немедленную смерть.
— Умри, мерзкая тварь! воскликнула Матильда в порыве бешенства, намереваясь омыть стилет кровью соперницы. Но Джулия отпрянула в сторону, и кинжал лишь чуть оцарапал ее шею, и алый поток оросил ее алебастровую грудь.
Она упала на пол, но вдруг вскочила, пытаясь убежать от своей кровожадной преследовательницы.
Матильда, разъяренная бесплодной попыткой соперницы избежать ее мести, схватила Джулию за развевающиеся волосы и, с нечеловеческой силой держа ее, стала наносить ей удары кинжалом. В кровожадном восторге она вновь и вновь погружала кинжал в ее тело по самую рукоять, даже когда в сопернице угасла последняя искра жизни.
Наконец буйство Матильды, истощенное ее собственной яростью, превратилось в ледяное спокойствие: она отшвырнула кинжал и мрачно воззрилась на ужасное зрелище, представшее ей.
Перед ней в объятиях смерти лежал тот, на кого она так твердо полагалась как на залог своих надежд на счастье.
Перед ней лежала ее соперница, в бесчисленных ранах, голова ее покоилась на груди Верецци, и на ангельском лице, даже мертвом, сияла улыбка любви.
Перед ними стояла она, одинокая преступница. Снова ее охватили яростные чувства: муки ужаса, слишком страшные, чтобы их описывать. Она рвала на себе волосы, она хулила ту силу, что дала ей жизнь, и призывала вечные муки на голову матери, родившей ее.
— И ради этого, — кричала обезумевшая Матильда, — ради этого ужаса, ради этих мук Тот, Кого монахи зовут Милосердным, создал меня?
Она схватила валявшийся на полу кинжал.
— О, друг мой кинжал, — воскликнула она в демоническом ужасе, — пусть твой удар прекратит мое существование! С каким удовольствием приму я тебя своим сердцем!
Она высоко подняла его, посмотрела на него — кровь невинной Джулии все еще капала с его острия.
Грешная Матильда убоялась смерти. Она выронила кинжал, ибо ее душа уловила тень тех страданий, что ждут после смерти злодеев, и, несмотря на свое презрение к религии, несмотря на то, что до сего мгновения она твердо полагалась на доктрину атеизма, она содрогнулась от страха перед будущим, и внутренний голос презрительно шепнул ее душе: «Ты никогда не умрешь!»