Наконец страсти, истощенные собственным буйством, улеглись. Буря, что так недавно волновала душу Матильды, утихла, и на смену ей пришло безмятежное успокоение, и сон быстро овладел ею.
В воображении Матильды сменяли друг друга мимолетные видения, пока наконец не приняли устойчивого образа.
Перед ее внутренним взором проносились необычно яркие серебряные облака, небесная музыка сфер успокаивала душу Матильды, и, на миг забыв о своем положении, она погрузилась в забытье.
Внезапно музыка оборвалась, лазурный небосвод словно бы раскрылся в зените, и существо, чей лик излучал невыразимое милосердие, спустилось оттуда.
Оно было облачено в прозрачные одежды из текучего серебра, его глаза мерцали нечеловечески ярко, а ее сон, став невероятно реальным, заставил оцепеневшую Матильду подумать, что именно к ней оно обратилось со следующими словами:
— Бедная грешная Матильда! Раскайся, пока еще не поздно. Милосердие Господне безгранично. Раскайся! И ты еще можешь спастись.
Эти слова еще звучали в ушах Матильды, когда, подняв глаза к небу, словно следя за образом, обратившимся к ней во сне, она проснулась на софе в полном смятении.
Этот сон оставил очень сильный след в душе Матильды.
Яростные страсти, которые так недавно раздирали ее душу, утихли. Она воздела очи к небу — они светились искренним раскаянием, и именно оно в этот момент мучило успокоившуюся душу Матильды.
— Господь всеблагой! Господь небесный! — воскликнула Матильда. — Многочисленны и ужасны грехи мои, но я раскаиваюсь!
Матильда не умела молиться, но Бог, Который с небесных высей проникает в самые заветные мысли земных сердец, слышит грешницу, отверженную миром, когда в слезах искреннего мучительного раскаяния она преклоняет перед Ним колени.
Отчаяние отступило от нее. Она уверовала в милосердие своего Творца, и в час беды, когда даже самые стойкие сердца трепещут перед Его могуществом, перестав быть закоренелой грешницей, она взмолилась о милосердии. А Всеблагой Царь Небесный никогда не отказывает в милосердии тому, кто униженно, но веря в Его доброту, молит о нем.
Душа Матильды была полна небесного умиротворения. Она стояла на коленях в немой горячей задумчивости. Она молилась и трепеща просила у Творца прощения.
Более мука отчаяния не терзала ее душу. Да, она была взволнована, сожаления за совершенные преступления сильно влияли на нее, и хотя ее надежды на спасение были велики, а ее вера в Бога и будущее была твердой, вырывавшиеся из ее груди тяжкие вздохи показывали, что терния раскаяния глубоко вошли в ее душу.
Прошли несколько дней, в течение которых противоборствующие страсти в душе Матильды, покоренные раскаянием, превратились в стойкую и спокойную тоску.
ГЛАВА XVI
Пусть рушится мир,
Он бестрепетно встретит удары обломков.
Наконец настал день, когда Матильда была приведена на публичный суд Совета десяти.
В зале больше не было следователей за столом — в одном конце его возвели подобие трона, на котором восседал человек с суровым лицом, которого она никогда прежде не видела. В зале собралось множество венецианцев, выстроившихся вдоль стен.
Многие в черном стояли за троном главного советника. Среди них Матильда узнала тех, кто прежде допрашивал ее.
В сопровождении двух стражников неверным шагом, бледная, потупив взгляд, Матильда подошла к тому месту, где сидел глава трибунала.
Ее распущенные волосы свободно рассыпались по плечам, стройную изящную фигуру облекало тонкое белое одеяние.
Выражение ее опущенных долу ярких глаз было смиренным, но, словно не осознавая представшего перед ней зрелища, она стояла перед трибуналом молча.
Всех присутствующих охватило любопытство и сочувствие при виде очаровательной и прекрасной преступницы.
— Кто, кто она? — пробежал по залу шепот. Но никто не мог дать ответа.
Снова воцарилась глубокая тишина — ни единого шепотка не слышалось среди зловещего молчания.
Наконец глава трибунала суровым торжественным голосом возгласил:
— Матильда, графиня ди Лаурентини, вы обвиняетесь в убийстве маркизы ди Стробаццо. Признаете ли вы обвинение? Можете ли вы доказать обратное? Мой слух открыт. Кто-нибудь выступит в защиту обвиняемой?
Он замолчал — воцарилась гробовая тишина. Снова он был готов начать — снова с выражением отвращения и ужаса он устремил свой пронзительный взгляд на трепещущую Матильду и уже открыл было рот, чтобы изречь роковой приговор, когда внимание его привлек мужчина, выбежавший из толпы и торопливо воскликнувший: