— Что же я такого ужасного совершил? — восклицал Вольфштайн, кощунствуя от отчаяния. — За какое же преступление несу я такое наказание? Что, что есть смерть? Ах, погибель! Твое жало затуплено жестокой рукой долгого страдания — страдания невыразимого, неописуемого!
С этими словами приступ еще более глубокого отчаяния прокатился по его жилам. Его разум был в диком смятении, и, вне себя от своего чрезвычайного самоуничижения, он встал со своего кремнистого сидения и бросился к обрыву, разверзнувшему свою пасть у его ног.
— Зачем мне продолжать влачить унизительные узы существования? — вскричал Вольфштайн, и его кощунственный вопль унес жаркий и сернистый раскат грома.
Полуночные метеоры плясали над провалом, в который с тоской смотрел Вольфштайн. Ощутимая, непроглядная тьма нависала над ним, и разогнать ее не мог даже пылающий удар грома.
— Не броситься ли мне в эту бездну? — спрашивал себя несчастный изгой. — И этот безумный порыв лишит меня, возможно, вечного счастья. Вдруг я предам себя нескончаемым мучениям? Ежели Ты — Бог, Творец вселенной, Которого лицемерные монахи называют милосердным и всепрощающим, то почему Ты позволяешь, чтобы Твои твари становились жертвами таких мучений, на которые обрек меня рок? О, Боже, забери мою душу, зачем мне жить дальше?
С этими словами он упал на каменную грудь горы. Но, не слушая восклицаний обезумевшего Вольфштайна, буря разгуливалась все сильнее. Враждующие стихии в бешеном смятении словно угрожали уничтожить всю природу; яростный гром в буйстве своем плясал в горах и, набираясь все более ужасной силы, свергал скалы с их вечного основания, и они с грохотом, еще более ужасным, чем раскаты грома, катились вниз, в долину, оставляя после себя ужас и опустошение. Горные ручьи, переполненные низвергнутой с небес водой, бурно устремлялись вниз с горных вершин, их пенистые струи скрывались в ночном мраке и были видны лишь в свете мгновенных вспышек молний. Но еще яростнее, чем природа, бушевали чувства в груди Вольфштайна. Его тело, сломленное в конце концов соперничающими в его душе страстями, больше не могло выдерживать неравной борьбы, и он опустился на землю. Разум его был в диком смятении, и он лежал в полном оцепенении, лишившись чувств.
Что это за факелы рассеивают дальний мрак полуночи и мерцают, как метеоры, среди черноты бури? Они отбрасывают дрожащий отблеск на непроглядность грозы, они двигаются вдоль склонов гор, они спускаются в глубокие долины. Прислушайтесь! Завывания ветра утихли, раскаты грома умолкли, но темнота царит по-прежнему. Легкий ветер доносит песню. Этот звук приближается. На носилках несут останки того, чья душа воспарила в пределы вечности, черный покров окутывает его. Монахи несут безжизненный прах: впереди идут другие, с факелами, и поют заупокойную за спасение души усопшего. Они спешат к монастырю, стоящему в долине, чтобы оставить там тело того, кто вступил на пугающую тропу, ведущую к вечности. И вот они подошли к тому месту, где лежал Вольфштайн.
— Увы! — сказал один из монахов. — Здесь лежит несчастный путник. Он мертв. Несомненно, его убили безжалостные разбойники, которыми кишат эти дикие края.
Они подняли его с земли, но грудь его дрогнула от дыхания жизни. Она вновь засветилась в его глазах, он вскочил на ноги и с гневом спросил, зачем они пробудили его ото сна, которым он надеялся забыться навеки. Слова его были бессвязны, странным и буйным было пламя его бессонных глаз. В конце концов монахам удалось немного успокоить отчаяние и смятение его души, поскольку, когда они предложили ему кров, он согласился и попробовал на время дать забыться жуткой мысли о самоубийстве, которая тяготила его измученный разум.
Пока они стояли так, послышались громкие крики, и, прежде чем Вольфштайн и монахи смогли прийти в себя, их окружила шайка местных бандитов. Дрожа от страха, монахи бросились бежать в разные стороны, но уйти никому не удалось.