— С ним всего несколько слуг, — добавил он, — и этой дорогой они не поедут. Форейтор наш человек, а лошади слишком устанут, когда они доберутся до нужного места. Ну, вы поняли.
Наступил вечер.
— Я, — сказал Вольфштайн, — пойду пройдусь, но я вернусь до того, как наша богатенькая жертва подъедет. — С этими словами он вышел из пещеры и пошел бродить по горам.
Стояла осень. Лучи садящегося солнца золотили вершины гор и редкие дубы, порой качавшие обожженными молнией головами на видных издали грудах камней. Желтая осенняя листва горела в закатных лучах, и темные сосновые рощи, до половины покрывавшие склоны гор, добавляли темноты сгущающимся теням вечера, которые быстро заполняли все вокруг.
В этот темный молчаливый час Вольфштайн, не замечая окружающего — того окружающего, каковое наделило бы иную душу благоговением или вознесло до молитвенного экстаза, — бродил один, погруженный в думы, и темные образы посмертного бытия овладевали его душой. Он вздрогнул, вспоминая прошлое, да и настоящее не обещало утолить жажду его разума к свободе и независимости. И совесть, пробудившаяся совесть, корила его за жизнь, которую он избрал, и своим молчаливым шепотом сводила его с ума. Подавленный такими мыслями, Вольфштайн шел и шел, забыв, что должен был вернуться до приезда намеченной ими жертвы, — на самом деле он вообще забыл об окружающем и погрузился в себя. Он шел, скрестив руки на груди и потупив очи долу. Наконец он сел на мшистый берег и под влиянием минутного порыва нацарапал следующие строки. Их корявость можно оправдать тем смятением, которое владело им, пока он их записывал, он думал о прошлом, доверяя бумаге свои стихи:
Эти спешно начертанные строки пробудили в душе Вольфштайна яркие ужасные видения, и он порвал листок, на котором они были написаны, и разбросал клочки вокруг. Он встал и снова пошел через лес. Он не успел далеко уйти, когда какой-то неясный шепот нарушил тишину ночи, — это был звук человеческих голосов. В этих глухих местах такое слишком редко услышишь, и Вольфштайн тут же удивленно насторожился. Он остановился, огляделся вокруг, пытаясь определить, откуда исходят эти звуки. Каково же было изумление Вольфштайна, когда он понял, что один из отрядов, отправленных преследовать графа, перехватил его, и сейчас из кареты вытаскивают почти безжизненное тело женщины, чья тонкая легкая фигура резко контрастировала с мускулистым плечом грабителя, тащившего ее. Еще до прибытия Вольфштайна они лишили графа всего его имущества и, разозленные его отчаянным сопротивлением, безжалостно убили его и сбросили тело в зияющую пропасть. Его тело, пронзенное острым выступом скалы, осталось на поживу воронам. Вольфштайн присоединился к бандитам, и, хотя он не участвовал в самом нападение, ему было горько от бессмысленной жестокости, с которой обошлись с графом. Что же касается женщины, чье изящество и прелесть так сильно впечатлили его, он потребовал, чтобы к ней относились мягко и с вниманием, и его желание поддержал главарь, чей темный взгляд не мог оторваться от прелестей очаровательной Мегалены де Метастазио, словно он в душе уже предназначил ее для себя.
Наконец они добрались до пещеры — все, что мог предложить приют банды отпетых и отчаявшихся негодяев, было принесено, чтобы привести в сознание бесчувственную Мегалену. Вскоре она оправилась. Она медленно открыла глаза и тут же вскрикнула от испуга, увидев себя в окружении грубых головорезов, среди мрачных стен пещеры, где повсюду нависала пугающая тьма. Рядом с ней сидела женщина, чье мрачное смирение совершенно соответствовало тому ужасу, что царил в пещере. Лицо ее, хотя и отмеченное явным знакомством с нуждой, все же носило следы былой красоты.