Сжимая фонарь и складной нож, я мчался по одному из боковых коридоров, который, если я правильно запомнил, рано или поздно должен был привести меня в большой внутренний склеп с расписным полом. Здесь я оказался в одиночестве. Остальные предпочли держаться главных катакомб, и я слышал вдали приглушенную какофонию безумных воплей: похоже, до нескольких археологов добрались их преследователи.
Кажется, я ошибся направлением; коридор петлял и кружил, ветвясь и поворачивая под незнакомыми углами, и вскоре я затерялся в черном лабиринте, где бессчетные поколения ничья нога не тревожила пыль веков. Хранилище пепла снова затихло; я слышал только собственное учащенное дыхание, тяжелое и хриплое, словно дыхание Титана.
Внезапно мой фонарь выхватил из темноты человеческую фигуру. Не успел я совладать с испугом, фигура проследовала мимо меня размашистым, механическим шагом в направлении внутренних катакомб. Судя по росту и телосложению, это был Харпер, но точнее сказать я не мог, ибо глаза и верхняя часть его головы были скрыты раздутым капюшоном, а бледные губы сжаты, словно он пребывал в столбняке — или в объятиях смерти. Кем бы он ни был, человек уронил фонарь и вслепую бросился в кромешную тьму, побуждаемый неземным кровососом искать источник высвобожденного ужаса. Я знал, что Харперу уже не помочь, и я даже помыслить не мог о том, чтобы его остановить.
Сотрясаемый крупной дрожью, я продолжил свой путь, встретив еще двоих, шагавших мне навстречу и с той же механической скоростью и самоуверенностью пожираемых заживо сатанинскими пиявками. Вероятно, остальные археологи вернулись по главному коридору, ибо их я не встретил и никогда больше не видел.
Остаток пути я проделал в мареве адского ужаса. И снова, думая, что скоро выйду во внешнюю пещеру, я обнаружил, что заблудился, и снова побежал вдоль бесконечных рядов урн в незнакомых склепах, тянувшихся без конца и края. Мне уже начинало казаться, что миновали годы; я задыхался от спертого древнего воздуха, ноги заплетались, но тут впереди показался благословенный проблеск дневного света. И я рванулся к нему, оставляя позади кошмары чужеродной тьмы, что преследовали меня, и проклятые тени, что роились вокруг, и увидел, что из склепа наружу ведет низкий проход, заваленный обломками, откуда струится жидкий поток солнечного света.
Это был другой выход, не тот, через который мы проникли в сей смертоносный подземный мир. Мне оставалось пройти футов десять, когда без звука и предупреждения что-то упало мне на голову, мгновенно ослепив меня и сомкнувшись, словно натянутая сеть. Лоб и череп одновременно пронзили миллионы игл, боль разрасталась, проникая до самой кости и со всех сторон стекаясь к мозгу.
С ужасом и страданиями этого мига не сравниться всем преисподним земного безумства и исступления. Я ощущал омерзительную хватку неминуемой смерти и того, что еще хуже смерти.
Кажется, я уронил фонарь, но пальцы правой руки все еще сжимали нож. Инстинктивно — ибо действовать сознательно я больше не мог — я поднял его и принялся вслепую кромсать тварь, сжимавшую меня в смертоносном объятии. Вероятно, лезвие, пронзая извивающуюся плоть твари, наносило мне множество ран, но что значила боль от них в сравнении с этой пульсирующей мукой!
Наконец я увидел свет и черную ленту, что сползла с моих глаз по щеке, сочась моей собственной кровью. Даже сползая, она продолжала извиваться, и я ее отодрал, а затем отодрал кровавые лохмотья со лба и головы. После чего, пошатываясь, побрел к выходу; когда я рванулся вперед и выпал из пещеры, тусклый свет сменился танцующим и угасающим пламенем — пламенем, что исчезло, точно последняя звезда творения над зияющим движущимся хаосом и забвением, в которое я провалился…
Мне сказали, что обморок длился недолго. Я пришел в себя и увидел склонившиеся надо мной загадочные лица наших марсианских проводников. Голову пронизывала боль, а полузабытые ужасы терзали мой мозг, словно тени гарпий. Я перевернулся и поглядел на вход в пещеру, от которого марсиане меня оттащили. Вход в склепы располагался под углом террасы в виду нашего лагеря.
Чудовищным образом завороженный, я всмотрелся в черную дыру и различил мельтешение теней во мраке — мерзкие твари, словно черви, извивались во тьме, но не смели выйти наружу. Несомненно, они не выносили света, эти создания запредельной ночи, обреченные веками гнить взаперти.