Россу наведался в Киллуоррен, чтобы попрощаться с Кэролайн.
— Женской части человечества в наши времена приходится играть довольно отвратительную роль. Она предоставляет свой дом, время и деньги для подготовки величайшей авантюры, а когда доходит дело до осуществления, ее оставляют на полке, как некое пыльное украшение, ждать, покачиваясь, пока все не закончится.
— Не думаю, что ты бы наслаждалась двумя неделями раскачивания в утлых лодках в компании четырёх тысяч человек, страдающих морской болезнью. Подозреваю, вся «величайшая авантюра» уложится в короткий отрезок времени, а остальное время уйдет на тяжелую работу в море или на берегу.
— Для человека здравомыслящего это глупая отговорка, Росс.
Он улыбнулся и глотнул шерри, который Кэролайн ему вручила.
— Что ж... Ради тебя я не могу этого изменить, вероятно, все равно не стал бы, даже если бы мог. Война — это отвратительное, жестокое дело, хотя может рядиться в красивые одежды, и я предпочитаю хранить от нее дам, которые мне не безразличны.
— А я предпочитаю хранить от нее мужчин, которые мне не безразличны, но тем или иным образом они все равно впутались. Надеюсь, это в последний раз.
— Аминь.
Он уже собрался уходить, но Кэролайн окликнула его:
— Росс.
— Да?
— У меня неприятное чувство, что это моя вина.
— Что именно?
— То, что ты делаешь. Что Дуайт там. Так оно и есть. Так будь осторожен, если не ради себя, то хотя бы чтобы успокоить мою совесть.
— Особенно позабочусь о твоей совести.
— Благодарю.
Кэролайн обхватила его лицо ладонями и поцеловала в губы. Это длилось несколько секунд.
— Что ж, — сказала она, отстранившись, — мне давно хотелось это сделать.
— Не стоит отказывать себе в удовольствии, — ответил Росс. — А не то еще примут за пуританку.
Они улыбнулись друг другу, и Росс ушел.
До отплытия из Плимута он повидался и с Верити, они дважды обедали вместе и болтали о былых временах.
Он думал обо всех этих прощаниях и прочем всю первую неделю на борту «Помоны», не меньше чем о капитуляции Джорджа, которая принесла Россу большое облегчение и весьма его удивила. Она показала, что его оценка характера Джорджа была верной, но показала также, что Джордж — человек разумный. Несомненно, он скрепя сердце склонился перед грубой угрозой, но это доказало, что с ним вполне можно ужиться в качестве соседа. Возможно, гораздо раньше, чем кто-либо мог предполагать, они примирятся и будут жить спокойно.
Всю неделю погода была благоприятной: дул восточный ветер, и каждое утро, туманным и красным рассветом, перед ними представало чудесное зрелище. Южнее «Помоны» плыли корабли флота Пролива, словно огромные морские птицы, севшие на воду, но распустившие крылья. «Король Георг» и «Королева Шарлотта» несли по сто пушек. «Королева», «Лондон», «Принц Уэльский», «Принц», «Барфлер», «Принц Георг» — по девяносто восемь. У одного корабля, «Сан-Парея» было восемьдесят пушек, и у пяти — по семьдесят четыре («Вэлианта», «Ориона», «Неотразимого», «Рассела» и «Колосса»). А рядом с «Помоной» шли остальные корабли эскадры сэра Джона Борлэза Уоррена: три линейных корабля, пять фрегатов и сорок или пятьдесят транспортных судов с французскими войсками и припасами. Крупный флот, достаточный, чтобы вселить уверенность в самых сомневающихся.
Но в те первые дни пессимистов было мало, и вечерние трапезы в кают-компании «Помоны» наполняло веселье и уверенность, разговоры велись на двух языках, иногда одновременно. Шарль де Сомбрей выступал в этом обществе и как острослов, и как стратег.
Но даже в те первые дни Росс заметил расхождение во взглядах среди французов. Выяснилось, что граф Жозе де Пюизе никогда прежде не встречался с графом д'Эрвильи, своим заместителем. Попытки познакомить их в Лондоне провалились, д'Эрвильи всегда был слишком занят в полку. И теперь, глядя на них рядом, становилось понятно почему.
Де Пюизе был крупным и могучим мужчиной, бретонцем по происхождению, когда-то предводителем шуанов — тех бретонцев, которые собрались в отряды и начали бессистемную войну против революции после казни короля. Графский титул, как и акцент, был провинциальным, к тому же в глазах многих людей он имел еще один существенный недостаток — в первые годы революции, перед тем как восстал против нее, был жирондистом. Д'Эрвильи, с другой стороны, был полковником одного из лучших французских полков и приверженцем короля Людовика. Его аристократическое происхождение было безупречным, отношения с Бурбонами в изгнании — самые близкие, а презрение к месье де Пюизе и его наполовину крестьянским корням — едва скрываемым. Не самое удачное начало похода.