А сына сапогами упрекнул… Дурень, дурень… Получается, что за эти сапоги втрое дороже заплачено, да и совесть продана.
Подъезжая к хате, решил: если есть враг и преступник, он будет пойман. И поймает его Степан Ивашкевич. Никто иной. Только он должен его поймать.
Очень удивился, когда жена даже и вида не подала, что вчера ругалась с ним, а сразу поставила на стол обед и упрекнула, что не зашел утром домой позавтракать.
Степан сел за стол.
Сын забежал на минуту в хату и взглянул на отца не понуро, как это было раньше, а как-то просто и весело. Он даже спросил у него о чем-то, но Степан не расслышал, а Антось, не дожидаясь ответа, снова вышел.
«Эге, — думал Степан, — больше за батьку ты краснеть не будешь». Ему захотелось поговорить с сыном. Теперь эти хромовые сапоги, которыми он упрекнул сына, стали тяжелым упреком самому себе. «Потянул же черт меня за язык».
До захода солнца отдыхал. Вечером собирался встать и сходить в контору, но неожиданно заснул глубоким сном.
…Ночь тихая и темная, словно сажа, окутала все небо. Бывают такие ночи — мрачные и зловещие, когда кажется, что вот-вот хлынет дождь, и такой, что зальет всю землю, а к утру тучи раздвинутся в разные стороны и выглянет ясное солнце.
Ветра совсем не было. Теплые испарения подымались от озера, от земли и нежно окутывали все тело.
Тропинки не было видно, но Степана это не волновало. Он с завязанными глазами нашел бы дорогу не только к своему челну, но и к любому уголку озера.
Прежде всего он направился к своему челну, тихо отомкнул цепь, столкнул челн в воду, сел в него и поплыл. Плыл так, что если бы кто рядом и прислушивался, и то бы не услышал. Так плыть мог только Степан Ивашкевич.
Двигался вдоль самого берега. Глаза уже привыкли к темноте, и Степан ясно различал заросли тростника у берега, густую осоку. Берег в этом месте был заболочен. Возвращаясь с добычей, Степан никогда не высаживался здесь.
Степан решил повернуть на озеро, туда, где стояли мережи.
Он завернул челн носом вперед и взялся за весла.
И тут произошло неожиданное. Челн никак не продвигался вперед. Наоборот, какая-то непонятная сила толкала его назад. Напрасно Степан напрягал всю свою силу — челн шел задним ходом. Холодный пот прошиб Степана. Страшная усталость сковала все тело, и он в изнеможении упал на дно челна. В этот момент он услышал, что кто-то окликает его:
— Степан, Степан! Проснись, что с тобой сталось сегодня?
Он с трудом раскрыл глаза. В хате горела лампа, у стола стояли люди, а жена тормошила его за рукав сорочки.
«Сон», — с облегчением подумал он и вскочил с кровати. Теперь он узнал людей, стоящих у стола. Это была молодежь, комсомольцы, и среди них — его сын.
— Поймали воров, тата! — весело проговорил Антось, подходя к нему.
Рука сына выше локтя была забинтована, на белом полотне краснели пятна крови.
— Воров? — спросил Степан, неожиданно поняв, что произошло что-то необычное, но очень важное.
«Что у тебя с рукою?» — хотелось спросить у сына, но невольно вырвался другой вопрос:
— Воров? Кого?
— Твоего Куксу с его вильнюсскими сыновьями, что «живут неплохо». Отстреливались, сволочи. Янке Нарутю плечо зацепило, а мне руку.
— Поймали… — с сожалением проговорил Степан. — Значит, без меня поймали… Эх, вы!
1954
МАРТЫН КОГУТ
Мартына Когута вся деревня считала человеком умным, хитрым, шельмоватым, но он был уверен, что настоящей цены ему люди не знают.
Мартын был мастером на все руки: немного плотник, немного столяр, немного печник и портной, а в основном — он любил подешевле купить и подороже продать. Раза три-четыре в год он привозил в Минск пять-шесть кабанов, пятнадцать — двадцать овечек, двух-трех быков, и деньги у него никогда не переводились.
Когда в западных областях началась коллективизация, Когут поступил на службу. Знакомство у него было широкое — кто не имеет дела с мастеровым человеком! Мартын стал сторожем на прудах. Эти пруды находились в восьми километрах от деревни, но невдалеке от них, на хуторе, жил тесть Мартына. Он и охранял пруды, а Мартын только раз в неделю заглядывал туда. Мартын не боялся, что его прогонят с работы. Он знал, кому и когда преподнести подарок.
Против колхоза Мартын ничего не имел. Может, и имел, но молчал. Приказал жене записаться в колхоз, запряг в телегу кобылку, положил плуг, борону, упряжь — все, что подлежало обобществлению, и велел отвезти на колхозный двор. Кобылу было жалко, но Мартын махнул рукой. Одна ли кобыла «обернется» в его кармане!