— Сына? — повторил он.
— Мы заберем его, — сказала теща. — Через неделю окрестим. Как-нибудь вырастим… Поможешь кое-чем, Адам?
— Помогу…
Так Адам остался один.
Теперь он питался вместе с одинокими батраками в общей харчевне. Непривычной была для него такая жизнь. У него не поворачивался язык, чтоб сказать толстой кухарке Мальвине: «Налей еще», и он из-за стола выходил полуголодным.
Однажды Антось Сочивка, пахарь, заметил седину в черных как смоль волосах Адама. Адам не поверил и нахмурился. Он думал, что Антось шутит над ним. Но когда вошла толстая Мальвина и, взглянув на Адама как на какое-то чудо, воскликнула: «О, свенты пан буг! он же седой!» — Адам поверил. И подумал о себе с сожалением: «Поседел… было отчего».
Потянулись тягостные дни. Адам бы убежал куда глаза глядят, лишь бы не идти в эту проклятую харчевню. И он бы сделал это, если бы не волчий голод, который теперь никогда не покидал его.
Адам, заметив на себе любопытный взгляд соседа, подумал, что тот сравнивает его с сыроваром. Когда кто-нибудь начинал шептаться или усмехаться, Адам был уверен, что люди говорят о нем и сыроваре. Сыровар стоял на его дороге. Даже ребенка он вспоминал только тогда, когда на ум приходил этот прохвост. Этот третий, ненавистный чужак, стоял между ним и Марьяной даже после ее смерти.
Адам стал сторониться людей. Только с Антосем Сочивкой, своим одногодком, он мог говорить откровенно. Чувствовал, что тот понимает его состояние.
Однажды он шел с Антосем из конюшни. Темнело. В имении было мрачно и пустынно, как в тюремном дворе.
— Ты не слышал, Адам? — шепотом спросил Антось.
— Что?
— Говорят, война будет.
— А черт ее бери, — безразлично ответил Адам.
— Думаешь, тебя не возьмут?
— Пусть берут.
Адаму действительно было все равно. Он несколько месяцев был в уездном городе на военных сборах, и ему там понравилось. Сна, правда, не хватало, а харч был хороший.
— И панов прогонят, — озираясь, тихо сказал Антось.
— Ну?!
— Люди знают, что говорят.
Адам удивился. Не будет панов! Как там, в большом государстве, что верст за двадцать от имения, за восточной границей. Это его взволновало. Не будет панов! Значит, не будет и сыровара-мошенника, что всегда ходит в чистом костюме и носит в кармане оружие. Сыровар был для него врагом, злейшим, чем пан.
— Ты думаешь, я буду ждать, пока меня сцапают? — продолжал Антось. — Н-нет! За панов биться не пойду! Котомку на плечи — и в лес. Тебя тоже не минуют, Адам. А тебе… Кому, кому, а тебе, Адам, за панов биться… Пойдем со мной.
— Когда еще это начнется…
— Скоро начнется. Уже идет мобилизация. Доберутся и до нашей волости. Будь наготове.
Адам кивнул головой, хотя и не придал серьезного значения словам Антося.
Через несколько дней после этого разговора Адам однажды утром, как и обычно, пришел в харчевню. Там уже были все батраки, но сегодня они словно обезумели. Сбившись в кучу посреди харчевни, они о чем-то горячо спорили, и Адам понял, что произошло что-то необычное.
Он постоял немного, прислушиваясь к разговору, но так ничего и не понял. К нему подошел Антось Сочивка и взволнованно проговорил:
— Слышал, Адам? Война!
Он потряс Адама за руку и подмигнул: помни, мол, о чем мы говорили. Адам ничего не ответил.
Тот день был первым днем сентября тысяча девятьсот тридцать девятого года. «Война, — думал Адам. — А, лихо ее бери… Что мне до той войны…» В животе его было пусто, и он удивлялся, почему толстая Мальвина все еще не приготовила завтрак. Он даже рассердился на нее. «Из-за войны так и есть не надо, — рассуждал он. — Уже пора лошадей запрягать».
Он не вмешивался в общий разговор и все поглядывал на дверь, что вела на кухню. Но Мальвина вошла не из той двери. Она вошла со двора. «Значит, проклятая бочка и в кухне не была, — разозлился Адам. — Вот тебе и война…»
— Пани Мальвина! — весело крикнул ей Антось. — Сегодня, видать, вся работа коту под хвост?
— Ах! — Мальвина ухватилась руками за голову. — Ах, ах!.. Такое несчастье. Бедная пани сомлела… Пан места себе не находит… А тут еще пан Топерцер исчез.
— Какой Топерцер? — спросил Антось.
— Пан сыровар…
У Адама потемнело в глазах и заныла душа. Только теперь он понял, что все это время в его сердце жила лютая жажда мести, и она родилась не тогда, когда он встретился с сыроваром с глазу на глаз, а когда держал на руках умирающую Марьяну. «Исчез… — вертелось в его голове. — Выскользнул из рук…»
А Мальвина тем временем продолжала стонать, хвататься за голову: