Каждый шаг и хочется скользнуть по замерзшей поверхности, каждый вздох и ты не так уж и печален для всех. Немного улыбок, подольше теплых объятий, радостных глаз с зеркальными хрусталиками, щепоткой пробегающего касания; по телу становится гораздо теплее, особенно, когда все хорошо, не хочется видеть плохое и оно уходит. Обычные два часа слышимых слова с противоположными смыслами.
И так же, все это выносится с заднего плана вперед и зима становится невероятной теплой. На руках все еще надеты шерстяные перчатки, но солнце неумолимо и красочно становилось на небе.
«Когда-то хочется стремиться вперед, к новым вершинам и стопорят только сомнительные препятствия. Ты плохо подготовился и мало узнал, обленился и почувствовал стыд, очень слабое желание получить результат, вера, это пропало умение, такой был похож на короткую вспышку.»
- Папа, смотри какое красивое небо. Во! – и маленький указательный пальчик отметил точку, его нахождение.
- Вот так да, ты прям у меня внимательная, чем сама мама…
На голубом пространстве растянулся розовый красочный клубок и остался ярким мазком на небе. Серо-белые полосы, резкие порезы поперек друг друга, желтые вкрапления солнечного блика.
- Здорово! А там жить можно?
- Думаю да, но не стоит. Тебе ведь и с нами хорошо!
- Это тофно!
Она улыбнулась, взяла ручкой за мизинец любимой мамы и вприпрыжку раскидывала белые прилипшие хлопья.
- Может, стоит пойти куда-нибудь?
- Да, дорогая, но сначала…
В руке появилась горсть белого пуха, рыхлого и мягкого; пара движения рук и он приобрел округлую форму – как раз для забавных игр с радостными криками.
- Мама, а ты?
- Я, я… лучше сфотографирую вас на камеру… на память.
- Ну ладно… Не скуфай!
«А ведь серьезно от чего все это пошло … Просто так, упало сверху на нашу голову. Как тогда это было прекрасно и его слова, когда отец был против: «Безумцы меняют мир!» Он очень долго просил отца взять навсегда мое сердце под надёжную опеку, себе иногда слабо верил. Но, и еще раз, но, сейчас стою и вижу что хах, у него все получилось. В более-менее теплых колготках, хорошей куртке с меховым капюшоном и темных гладких перчатках совсем не холодно, но от вида моих любимых людей становится жарче… Счастье идет вот отсюда, с левой части груди, а сопровождается взглядом на все вокруг. Постоянно, каждый раз, либо очень часто, меня осеняет желание отрекнуться ото всего и сбежать; меня останавливают воспоминания о хорошем, что приносит удовольствие, и я начинаю ценить то, что могу вообще видеть это, ощущать, а потом вспоминать… Особенно это всегда разное небо, красочное, насыщенное солнце; почти всегда из-за этого вспоминаю, как раньше жила среди гор в маленькой деревне и душа наполняется…»
- Гарет, пошил!
- Куда? Уже?
- Да-а, в кине?
- Просто ты сильно ушла в раздумья, а мы уже наигрались и готовы в путь.
- Вперед тогда!
Рядом со старыми уставшими домами парадных дверей и центральной площади, залитых желтых светом не так уж много людей на улице, только редкие скопления из двух-трех, общающихся между собой о чем-то точно интересном. Разинув рты, зеваки смотрят по сторонам и ловят непонятные пылинки, похожие на неуловимый снег.
- Папа, а что это за дедуфка? Он такой грустный… Мне его очень жалко.
- Не знаю, доченька. Давай спросим?
- Да-а-а!
Согнутый низко над деревянной тростью он то ли дремал, то ли внимательно изучал мелкий шрифт в толстой, исписанной рукой книге.
- Здравствуйте.
- Здравствуй, внучок – тихо проскрипел старик с густой седой бородой.
Небольшая кепка с коротким козырьком над толстыми белыми бровями, легкая коричневая курточка с расстегнутой молнией, вся пропахшая запахом старого шкафа, одиночества, и вонючего парфюма, въевшегося в каждый кусочек материи, под которым спрятан черный пиджак.