Поднимаюсь, слегка пошатываясь направляюсь к двери. Координация восстанавливается. Хочу прогуляться. Пошло все на хрен. Дышать хочу, жить хочу и еще много чего хочу..... Только вот есть: нельзя, четкое осознанное, непоколебимое...
На улице зачем-то иду к детской площадке во дворе. Сейчас распугаю всех детей и мамаш. Но меня никто не трогает. Сажусь на одиноко стоящую качелю, близ которой не души. Отталкиваюсь слегка и качаюсь.
Душит, настолько реальность душит, что дыхание перехватывает. В прострации. В себе. В невесомости. И долгое, увесистое «тук-тук» в голове, так и с ума сойти не долго.
Смотрю по сторонам, а вокруг пустота, тишина и одиночества. Темнота беспросветная, пусть и в солнечный день.
- Дядя, тебе плохо? - из состояния «сна» выводит детский голос.
Девчонка лет пяти, стоит рядом с качелей и внимательно смотрит в мои глаза своими небесными глазами. Улыбаюсь в ответ, искренне и едва заметно киваю. Знаю, что не заметит, внимание не обратит и все равно киваю.
- Где больно? - спрашивает снова и молчит.
- Здесь, - зачем-то отвечаю, а руку кладу в область сердца. - Здесь, - повторяю едва слышно.
- Давайте, я маме скажу, она скорую вызовет. Мама!
- Н надо, добрая девочка. Врачи не помогут...., - договариваю, как к девчушке подлетает мамашка, хватает за хрупкие плечики, к себе разворачивает, заглядывает в глаза.
- Что случилось?
Женщина настолько перепугана.
- Мама, тут у дяди сердце болит.
Наконец-то меня замечают, оглядывают внимательным взглядом.
- Вам действительно плохо? - уточняет. - Может быть и правда скорую?
- Нет. Спасибо, - отвечаю, но видимо до женщины долетает душок, та качает осуждающе головой.
- Пойдем, дочка. Тут скорая не поможет. Человек в таких случаях сам себе должен помогать, найти, за что ухватится, чтоб с такой болезнью справиться.
- Сердечной?
- Нет, Маша. Головной, а там и сердце выздоровеет.
Ухмыляюсь. Права. И при девчушке вслух даже слова плохого не сказала в мой адрес, в адрес алкоголика бывалого.
- Пап, - из размышлений вырывает Лешка. - Ты чего здесь? А телефон где забыл? Я тебе звонить, а ты трубку не берешь. Напугал меня.
Смотрю на сына пьяными глазами, именно пьяными, потому что понимаю, что сын сейчас видит отца в нетрезвом состоянии с душком, впервые...
И стыдно, сука, как же стыдно. Лицо опускаю в ладони, зачем-то прячу, будто спасет....
«Тебя уже ничего не спасет», - сам себе.
- Пойдем к тебе, тут холодно.
- Пойдем, - хрипя, отвечаю.
Откашливаюсь и понимаю, что не хочу заводить сына в бардак, о котором успел забыть и вспомнить на подходе к комнате. Пытаюсь придумать отговорку, но безрезультатно.
Открываю дверь. Лешка проходит первый. Молча снимает куртку, ботинки. И туту же подлетает к столу. Убирает с пола битое стекло, огурцы, вытирает жижу, а потом на меня смотрит серьезным взглядом.
- Пап, зачем ты так?
Он не осуждает, не стыдит. Такое ощущение, что любит. А мне дико как-то, не по себе становится. Я его, такими глазами на меня смотрящего, часто вижу, а вот сейчас как-то по особенному на душе стало странно, что-то сжалось от осознания.... И понимания, что верно я от своего отца ничем не отличаюсь. Тот хоть со мной всегда жил, а я получается, сына бросил.
Сжимаю руки в кулаки, чтоб больно стало. Себя ударить хочется. Нахерачить по щекам, чтоб мозг на место встал. Однако, стою истуканом и на сына смотрю.
-Папка, ты чего?
Я не знаю, что не так сейчас. В этой комнате, в этом пространстве и в это мгновение. Но Лешка прижимается ко мне, а я его своими руками крепко сжимаю.
- Прости, сын, - на большее меня не хватает, иначе зареву к хуям.
Мы с ним долго болтаем о том, о сем, о бабушке, о матери, а потом бросаю взгляд на часы, понимаю, что сын из-за меня прогулял школу.
- Лешка, учиться надо.
- Бать, я.....
Пытается оправдаться. Смотрю строго. Хотя какая на хрен строгость? Ну, что я могу дать, чему научить? Какой с меня пример?
- Лешка, так дело не пойдет. Или ты как я хочешь? Так давай тогда сразу разбой и под статью. Или быть может еще чего?
- Пап....
Но что-то где-то перещелкнуло, переклинило. Ругаю, сына своего ругаю, вываливая небольшие куски своей никчемной жизни, прошлой жизни.