Маркиз дал ему прочесть записку царя и продиктовал несколько писем. Наик всегда имел при себе, у кушака, золотой футлярчик, заключавший «калам», чернильницу и свиток пергамента — отличительные признаки его должности. Он опускался на одно колено и писал, опершись на другое.
Бюсси отдал приказание умаре, командовавшему сипаями гарнизона Кадапы, набобства, соседнего с Бангалором, которое Салабет-Синг подарил бегуме Жанне, приготовить для него всех людей, каких только можно взять без ущерба для безопасности страны, и возможно больше полевых орудий. Он послал тот же приказ командиру Канула, который также находился на его пути. Потом он собственноручно написал Кержану шифрованную депешу и несколько строк субобу, заключавших в себе следующее:
«Будь покоен, царь мой, и не теряй веры в того, кто до тех пор доставляет тебе победы. У меня есть верное средство защитить столицу: это — пойти на Пунну, столицу твоих врагов. Ты увидишь, как они тотчас же повернусь назад, чтобы поспешить на защиту своего государства. Но не нужно терять ни минуты. Умоляю тебя выслать тотчас, по получении этого письма, войска с французским батальоном, который будет готов к выступлению в какой-нибудь час. Вы догоните меня в Бедэре».
Между тем Урваси, неподвижная, удерживая слезы, любовалась, несмотря на свое горе, этой быстротой решения, этой холодной рассудительностью, которую не смущали ни внезапность известия, ни горе, которое оно причинило. Она видела перед собой героя, неустрашимого воина, который заботится о своей славе, и она не узнавала в нем любовника, который сейчас дрожал от любви у ее ног. Со своим прекрасным строгим лицом, с повелительным выражением, с пристальным взором и нахмуренными бровями, он, казалось, совсем забыл о ней.
И она думала со смутным чувством ревности: «Если бы ему пришлось выбирать между славой и мной, может быть, он принес бы меня в жертву».
— Предупреди Арслан-Хана и французских офицеров, — сказал Бюсси, отпуская Наика, — что все солдаты, сколько их было в караване, отправятся вместе со мной менее чем через час. Остальная свита, слоны и рабы выступят в путь завтра.
— Как! — сказала Урваси. — Ты даже не подаришь мне этого дня?
— О, царица! — вскричал он. — Как тяжело и как лестно вызвать в тебе сожаление! Но посуди сама, могу ли я не лететь, не теряя ни минуты, на помощь к царю, который выказал столько великодушия?
— Это правда, — сказала она, опуская голову. — Это невозможно, нужно ехать.
Она, казалось, задыхалась, готовая лишиться чувств.
— Какая печальная царица, не правда ли? — снова начала она, силясь улыбнуться. — Малодушная!.. О! Я не всегда такая. Но я не знаю, меня гнетет какая-то тоска; мне кажется, что мы выходим из света, чтобы вступить в густой и безысходный мрак. Ах, как бы я хотела отогнать от себя это роковое предчувствие, которое держит меня в своих тисках и надрывает мое сердце!
И она спрятала на плече Лилы свое орошенное слезами лицо.
Бюсси стоял перед ней на коленях и целовал ее руки.
— Увы, она отнимает у меня всю силу! — говорил он. — Видеть ее страдающей — невыносимая мука.
— Моя добрая царица, не убивайся так! — сказала Лила, лаская ее волосы. — Внезапный удар, который наносит эта разлука, ужасен, это правда, но посланник не мог же остаться навсегда; подумай о том, что он вернется победителем и что вести о его славе будут доходить до нас.
Урваси устремила свои влажные глаза на молодого человека.
— Хорошо же! — сказала она. — Если он умрет, и я умру.
Потом она снова предалась горю.
— Помимо этого света мы не можем соединиться! — вскричала она. — Я забываю, что небо моих богов иное, чем его.
— Мой единственный бог — это ты, мое небо — воздух, который окружает тебя! — воскликнул он. — Но если это может успокоить тебя, я преклонюсь перед Брамой, Индрой, Ганезой и ужасным Кали, который пляшет па трупах, и перед голубым богом, который плавает по молочному морю, и перед всеми, как только ты захочешь. Если нужно совершить какую-нибудь жертву, или обряд — я готов.
— Прости меня, я безумствую, — сказала Урваси. — Мне, право, стыдно, что я ослабляю твою храбрость своим малодушным видом. У меня достаточно будет дней и ночей, чтобы предаваться своему горю. Пока ты здесь, я еще счастлива. Велим подать наших лошадей, Лила; мы проводим посланника до границ наших владений.
Час спустя они выезжали вместе из ворот дворца, и маркиз, обернувшись в последний раз, долго смотрел на это жилище, где он был так счастлив.