Когда настала полная тьма, шум еще увеличился, крики усилились, кимвалы и барабаны бешено звенели и стучали.
Но вдруг этот шум покрыл сильный голос, который напоминал рыканье чудовища, пожиравшего луну. Горизонт осветился — и красные, как раскаленные уголья, шары просвистели в воздухе: французы обстреливали маратский лагерь.
Поражение было полное. Суеверный страх сменился более ужасным состоянием оцепенения, которое лишило этих полунагих, затерянных в темноте людей всех способностей. Они даже не знали, в какую сторону бежать, благодаря беспрерывной пальбе, которая окутывала их облаками дыма. «Вдыхали только дым и огонь», — говорили они впоследствии.
Когда Раху изверг снова луну, она осветила французские штыки на том месте, где только что был лагерь. Мараты, которые еще занимали его, были убиты или взяты в плен, все остальные разбежались. Балладжа-Рао, в одной рубашке, спасся только благодаря лошади, которая попалась ему на пути и на которую он вскочил.
Эта победа, разбивавшая старинную славу маратских воинов, погрузила их, может быть, в первый раз, в мрачное уныние, и когда Балладжа-Рао понял, что французский генерал не расположен был отдыхать, а продолжал свой поход на Пуну, он предложил мир.
Бюсси охотно согласился. Горя нетерпением увидеть Салабет-Синга, до которого до сих пор не мог добраться, он решил сам переговорить с царем о мире. Оставив командование Кержану, он повернул к лагерю субоба, который, по обыкновению, представлял из себя целый походный город.
Когда маркиз вошел в царскую палатку, Салабет быстро вскочил и бросился к нему.
— Ах, Газамфер! — вскричал он. — Твои победы над маратами составляют венец нашей славы! Счастлив царь, у которого есть такой защитник; охраняемый твоей рукой, он может не бояться судьбы.
— Не будем говорить обо мне, — сказал взволнованный Бюсси. — После всех милостей, которыми ты меня осыпал, я должен просить у тебя на коленях прощения, что не сумел разгадать такое сердце, как твое.
— Так, значит, ты наконец любишь меня? — вскричал царь, в порыве очаровательной доброты раскрывая свои объятия маркизу. — Вот эта моя самая большая победа! Ты не знаешь, как ты заставлял меня страдать и как мучительно было для меня принимать все от человека, который ненавидит меня. Знаешь ли, что я готов был отдать мое царство, чтобы растопить этот лед, который виднелся в твоем взгляде, и заставить заблистать в нем горячий луч дружбы, который светится сегодня. Злой, ты не понял, что я знал твою тайну и что я был счастлив, что мог наконец выразить мою признательность жертвой, достойной тебя.
— Ах! Я был безумцем, слепцом и глупцом: чем больше очарование твоей личности притягивало меня к тебе, чем более ты выказывал себя достойным любви, тем сильнее терзала меня ревность.
— Да, ты даже думал меня убить, — сказал царь. — В выражении твоего лица была начертана смерть, когда я пришел к тебе, полный нетерпения принести тебе счастье.
— Это правда, — сказал Бюсси. — У меня была эта ужасная мысль. И всю мою жизнь я не буду в состоянии искупить ее.
— Замолчи, это забыто! — сказал царь. — Кроме того, я отомщен, так как заставил тебя страдать несколькими днями больше: однако, запечатывая письмо моей печатью, которое я хотел дать тебе сначала открытым, я не мог удержаться от слез при мысли, что я продолжу твое горе. Но я сделал все, чтобы просветить тебя и успокоить; больше я ничего не мог сделать. У нас не принято говорить мужчине, будь это хоть брат, о женщине, которую он любит. Между тем, несмотря на все эти обычаи, я не раз называл тебе Радию, мою любимицу, чтобы вызвать твое сердце на откровенность и показать тебе, что мое было занято. Но ты не понял меня.
— Я недостоин твоего прощения, — сказал маркиз. — Мои проступки так важны, что тяжесть их давит меня. Несмотря на твою великодушную доброту, они оставят тень в моей душе.
— Ты еще не знаешь меня, Газамфер, если думаешь, что я буду злопамятен относительно тебя. Дружба для меня редкая и священная вещь, которую ничто не поколеблет. Я добровольно подал ее тебе, и всю, так что моя бесконечная благодарность к тебе ничего не могла прибавить к ней. И ты видишь, что друг забыл о царе; я не спрашиваю, что привело тебя ко мне и что это за бумаги ты принес.
— Это — предложение мира от Балладжи-Рао, — сказал маркиз. — Я велел предупредить Ругунат-Дата, чтобы он пришел сюда, и, согласно твоим распоряжениям, заключим условия.
У входа в палатку показалось красивое и кроткое лицо брамина.