Используется один канал связи. Сигнал передаётся либо слева направо (левый абонент говорит правому), либо справа налево (правый говорит левому). Обычно применяется тангента: абонент нажимает её и говорит, потом произносит «Приём», отпускает тангенту и слушает.
Глава 18
Игорь Петрович тыкал мне в лицо выпиской из амбулаторной карты и одновременно пытался обнять. Это у не получалось, потому что я выдвинул своё биополе примерно на метр и напряг его, как напрягают пресс на животе. В то же время я не стол столбом, а пытался ускользнуть от медвежьей нежности. Игорь Петрович — мужик крупный, да.
— Ну, Михал Васильевич! Ну, Михал Васильевич! Ну, удивил, так удивил.
Дело проходило в нашем общем кабинете, где находилось кроме меня ещё четыре человека и все они являлись свидетелями сцены проявившейся ко мне любви Игоря Петровича Лебединца, до этого большой любви ко мне не испытывавшего.
— Поразил, мать твою!
Игорь Петрович мог приукрасить свою речь матерными изысками. Мог и, бывало, приукрашал.
На шум в кабинет вошёл Малышев, сидевший через звукопроницаемую стенку.
— Что тут у вас? А, Игорь Петрович! Снова ругаетесь с Михал Васильевичем?
Лебединец наморщил лоб, пытаясь понять сказанное.
— Да, что ты, Андрей Николаевич! Вылечил меня ваш Михал Васильевич меня от всех болячек. Таких анализов, мне сказали, не бывает у сорокалетнего мужика. Однако я ведь специально в стационар лёг, чтобы там обследовали. В «больницу рыбаков» лежал аж целых три дня. С такими диагнозами, что мне написали неделю назад, туда и клали, но подождали меня, да. Пока этот чудотворец не вылечил меня. Сейчас там таакой скаандал… Комиссию созывают.
— Зачем? — Удивился Малышев.
— Как зачем? Чтобы уличить меня и врачей поликлиники в сговоре и очковтирательстве. Ха-ха-ха!
Лебединец светился своим то ли еврейским, то ли мордовским лицом.
— И что? Полностью что ли вылечил? — недоверчиво нахмурился Малышев.
— Пол-нос-тью, — сказал по слогам Лебединец. — Затребовали мою карту, а там ведь рентген, кардиограммы, новое это, как его… УЗИ, да… Почек УЗИ… Ха-ха-ха…
— Ну, ладно-ладно, Игорь Петрович, ваше веселье понятно, но не стоит привлекать зрителей. Хотите расцеловать Шелеста, забирайте и целуйте, но не здесь, а у себя в кабинете.
Зам начальника управления задумался и улыба с его губ сползла.
— Я смешным смотрюсь, да? — спросил он уже серьёзным тоном. — Посмотрел бы я на тебя с такими диагнозами.
Лебединец отодвинул высокого и крепкого Малышева, как штакетину от забора и вышел в дверь.
Малышев некоторое время смотрел на меня саркастически улыбаясь в пол лица блестя половиной своих белоснежных зубов. Я всегда завидовал его зубам. Он жил в «Серой лошади» и родители у него были какие-то «шишки». Наверное и в поликлиниках хороших обслуживался… Так всегда думал я, глядя на его улыбку. Сейчас она выглядела как кривая усмешка «янки» из книги Херлуфа Битструпа.
— Знаешь, что, Михаил Васильевич? Похоже, ты у нас занимаешься, всем чем угодно, только не работой.
— Зря вы так, Андрей Николаевич, у меня все дела в порядке.
— А берите их и приходите в мой кабинет. Там и посмотрим.
Сказал и вышел. А я стал собирать свои папки, впихивая в них «расшитые» бумаги. Сидел сейчас, корректировал планы.
— Вы, Михаил Васильевич, ведёте себя не правильно, — начал Малышев, раскрыв первую верхнюю папку из положенных мной перед ним на его стол. Он не смотрел в неё, а смотрел прямо мне в глаза.
— Не достойно комсомольца и даже, можно сказать, коммуниста. Отрываетесь от коллектива, наживаетесь за счёт предприятия, а про комитет комсомола, где собственно вы и работаете, и не думаете.
Я, зная куда клонит Малышев, молчал, пытаясь успокоить нервы. Опять будет гнусить и тонко намекать на толстые обстоятельства.
— Проигнорировали коллектив, который собирался вас поздравить с днём рождения, а вы даже не накрыли, как водится у нас у русских, стол. Братчину, так сказать.
— Не брат ты мне, — хотел я сказать первому секретарю ВЛКСМ ВБТРФ, — но промолчал.
Малышев тоже посидел, молча играя желваками. Скулы у него были мощные, фас и профиль лица приятные. Даже небольшая передняя залысина ещё больше увеличивала его великолепный лоб. Красив был Андрей Николаевич и высок. Метр девяносто, наверное. И голосом громогласен… И взором ясен… Всем хорош Андрей Николаевич, но алчен. До чужого добра жаден. Да-а-а…
— И что мне с ним делать, — подумал я. — Надоел, зараза.
— Вот и в первичках вы редко бываете, с вашим Молодёжным центром. А там то собрания срываются, то разброд и брожения нездоровые. Возмущения…