Почему-то в последнее время мне часто приходилось работать с человеческими сердцами. Мне понравилось подгонять их под свой стандарт. Чужие сердца, как самонастраивающиеся часы, «прислушивались» к биению моего сердца и переставали сбоить или торопиться. Да-да, сами, лишь только я прикасался тем «энергетическим щупальцем», что исходило у меня из груди. Тем щупальцем, которым я сдавливал сердце Салихова. Оказалось, что можно было делать и так, не сжимая его, а просто прикасаясь.
Зато сейчас я действительно мог сердце сжать. Сжать и не отпустить. Что я и сделал, одновременно ударив. И сердце чуть не вырвалось из груди шибздика. В смысле, э-э-э, из его спины. Действительно, чуть не выскочило. И шибздик умер. Андрюшу и третьего недоноска, такого же большого, как и Малышев, я тоже прихватил за сердечные мышцы и некоторое время не отпускал, гладя, как их корёжит.
— Понял теперь, чего ты стоишь, Андрей Николаевич.
На удивление, Малышев сумел прохрипеть:
— Как ты это делаешь?
Тогда я просто ударил другим щупальцем по третьему утырку и он обмяк, потому что тоже умер. А я понял, что, действительно, могу сердце и вырвать, а не только выбить.
— Я тебя, Андрей Николаевич, сейчас отпущу, хоть ты и пришёл меня убить. Но ты знай, что убить меня практически невозможно. Хочешь проверить?
Я отпустил его сердце.
— Возьми тот ствол, что принёс и стрельни в меня.
— Я не хотел тебя убивать, — выдавил он из себя, продолжая держаться за грудь.
— А ствол зачем? Мне показать? Так мне пистолет не нужен. Я тебе и так могу, что хочешь оторвать: хоть голову, хоть яйца. Хочешь умереть от кровопотери с оторванными яйцами?
Малышев молчал, но громко, с хрипами, дышал. Он стоял, выпучив глаза и так перекосив лицо, что вся его красота куда-то делась.
— Не стану я в тебя стрелять, — проговорил наконец он. — И так верю. Ты мне чуть сердце не вырвал.
— Вырву, если увижу рядом. И чего тебе не жилось мирно? Ведь я тебя не трогал.
Мне и вправду было жаль, что так всё произошло. Ведь нормально всё шло. Соловьёв теми деньгами сам распоряжался, а мне расписки предоставил. Я отчитался. Как они там их потратили, мне по барабану. Увидел Андрюша, что можно легко бабосы рубить? Да-а-а… Вот же…
— Давай, Андрюша, работать, — вздохнул я. — Грузи первого в багажник, а второго в салон. А я постою посмотрю, чтобы ты не сквозанул по бездорожью.
Малышев посмотрел на меня, потом принялся за дело. Запаску я не возил и багажник у меня был пустой. Первый «шкет» туда вошёл, словно там был всегда. С крупным утырком получилось сложнее.
— Помог бы, — пробурчал Малышев.
— Ага! Бог подаст. Если я помогу тебе в чём-то, то только сдохнуть, Андрюша. Не заставляй меня задуматься о твоей полезности. А то я сам справлюсь с вами обоими.
Вскоре мы с Малышевым и двумя трупами ехали в сторону «Горностая» по «военной дороге». Её мне показал ещё отец, когда мы с ним ездили по грибы на мотоцикле. Она начиналась на «Дальхимпроме» и выходила за своротом на «Горностаевский» полигон, где тренировались морпехи. И она, дорога, была вымощена булыжником. Отличная была дорога. Все её пять километров. Так что, проехали до городской свалки мы быстро.
За время езды я уже подостыл, и меня немного потряхивало. Однако, вида я не подавал. Руки у Андрюши были связаны моим ремнём хитрым милицейским способом, знакомым всем мальчишкам того времени, но узел был сложный и развязать его было очень непросто, особенно, на моих глазах.
Короче, сбросив уродов, а они такими и были, Андрюша мне рассказал, что это были за «ребята»… Вот, оказывается от кого он набрался уркаганских повадок и вот про кого говорил Салихов. И мне, после узнанного, немного полегчало, да, но всё равно, поколачивало прилично. Так вот, оставив Андрюшиных приятелей на свалке, я грешным делом подумал, а не оставить ли мне здесь и его, из-за чего-то ополчившегося на меня. Ну, не из-за «чего-то», а из-за денег, да, но не в том суть дела.
Пока я задумчиво смотрел на Малышева и примерял на себя сюртучок убийцы бабки проценщицы, то есть — «решался на поступок», Андрюша вдруг подорвался и рванул в глубь свалки. Наступила ночь, а на свалке фонарей, как известно, нет, вот он и пропал из вида. Однако, закрыв глаза, я увидел его уносящуюся большими скачками в даль ауру. Понимая вторым сознанием, что поступаю не вполне рационально, я мысленно «махнул на него рукой» и решил, что грех на душу брать не стану. Не смогу я его просто так убить. Сразу надо было… Или не надо? Может быть и того первого не надо было убивать? И второго? А что потом? А Лариса? А сын? А мама с папой? Подвергать их смертельной опасности обозлённых неудачным покушением на меня бандитов?