— Продолжайте, инженер…
Нуров, как всегда при обсуждении, сидел хмурый, а Турсунова как будто и не бьшо с ними. С этим флегматичным, тихим человеком Эгамов был из одной деревни, вместе рос, перегонял по пастбищам стада, и, зная его характер, адъютант мог смело предположить: думает сейчас Турсунов о покое, о том, чтобы уйти подальше ото всего, что требует усилий.
— Если сейчас на предприятии занято сорок человек, то через пять лет рабочих будет восемьсот — девятьсот. При комбинате намечается открыть училище…
— Дельно, — Беков больше обращался к ним, сидящим на кровати, чем к инженеру.
Эгамов готов был с удовольствием поддержать своего командира. Он знал: все, что делает Беков, — ради доброго на земле. Он бы встал и сказал: «Дельно, командир, правильно», — но сдержал свой порыв, зная, что командир не нуждается в его поддержке. Эгамов нужен был ему просто как нянька, как денщик.
— Училище — это ваша идея, товарищ Беков, — уточнил инженер, напуганный ранее Вековым, а теперь ищущий в свое оправдание различные доводы. — Кроме того, к городу, а от него к колхозу будет проведена железная дорога.
— Слышишь, Нуров, железная дорога! — удовлетворенный командир хлопнул председателя по плечу. — По этой мертвой земле пойдут поезда! Цивилизация придет к нам, забитым и темным!
Нуров только улыбнулся уголками глаз, зато Турсунов решил хоть каким-то образом показать свое причастие к происходящему:
— Железная дорога — тоже твоя идея, командир. Я вижу, товарищ инженер скопировал твои мысли.
— Прекрасно! — воскликнул Беков, проникаясь симпатией к инженеру и видя, что тот почти не отошел в своем проекте от его, Бекова, основной идеи.
Долго тряс потом Беков руку инженеру:
— Спасибо. На сей раз, как видите, не прогнал. А за тот случай простите. Очень хочется, чтобы мы с вами не ошиблись в чем-то.
Счастливый оттого, что все так удачно кончилось и что теперь на пользу и на счастье пойдут его мысли и весь его труд, инженер решил еще раз напомнить:
— Все это ваши идеи, товарищ Беков. Я лишь спроектировал. И признаться, с точки зрения экономики идеи ваши умны. Вы первоклассный экономист.
— Ну, хватит, хватит, — Беков добродушно остановил инженера. — Зря вы так. Никакой я не экономист, вузов не кончал. Только медресе, а это по нынешним понятиям — семь классов… Энтузиазм, вера — вот что делает из человека и экономиста, и врача, и учителя, запомните это! Думаете, кто мы — грамотеи, книжники? Нет, воины! Вот он, Эгамов, он валялся в грязи, в тифе, когда отряд наш подобрал его. А теперь каков он?! Красивый, гордый, знающий свое место в жизни…
Убежденность делала его прекрасным оратором. Все, даже скептик Нуров, слушали Бекова затаив дыхание, веря каждому его слову.
Сколько раз бывало: перед каким-нибудь боем он, Беков, со страстной своей убежденностью доказывал, что победа близка, что стоит сделать только последнее усилие — и восторжествует мир, и воины его, забыв о боли, о смерти, об усталости, бесстрашно бросались на басмачей и побеждали.
Так было и сейчас. Но Нуров тряхнул головой, отодвигая от себя прекрасную картину, и вздохнул:
— А как река, товарищ инженер? Будут расти город и колхоз. А воды ведь не прибавится в реке…
Но Беков не дал ему закончить. Здесь он тоже был спокоен.
— Надеюсь, теперь ясны ваши старые заблуждения? — обратился Беков к инженеру.
— Да, да, возможно, я ошибался.
У инженера, как и у Нурова, было беспокойство по поводу реки, но командир всякий раз разубеждал его, потому что это было совсем не самое важное. И вот наконец инженер смог уговорить себя, что заблуждается. И не потому, что проверил что-то или подсчитал. Ему, как и Бекову, надоело думать, что есть и нечто такое, что может стать преградой великой идее. И он выбросил прочь все сомнения.
— Просто я высказывал свои опасения…
— Верю, верю. Вы честно заблуждались. Мы всё заставим работать на людей: и пустыню, и реку. Приезжайте лет через десять — убедитесь, что волновались напрасно.
— Спасибо, — инженер поклонился и вышел.
Снова они были вчетвером. Как много дней назад. Вот так собирались в походной юрте — командир Беков, два его заместителя и адъютант. Где-нибудь в пустыне, куда привела их война. Где-нибудь среди песков, где коршуны ждали их трупов и трупов их врагов. Коршунам все равно, они не разбирались в знаменах, которыми трупы были покрыты…
Помолчали.
«Все хорошо, — думал Беков, чувствуя усталость после встречи с инженером, — все чудесно кончилось… Нуров трудится, пожалуй, больше всех, как вол. И он поднимет колхоз. Правда, не хватает у него идей, работает он немного по старинке. И нечуток к людям. Но это пройдет… Турсунов, наоборот, верит во все, но он слаб волей. Надо будет помогать ему… Прекрасные воины у меня, предан Эгамов. Они потянут все…»
В комнату вошел охранник, неся глиняный кувшин со спиртом.
Беков вынул из тумбочки стаканы. Командир стал пить в последнее время, но пил всегда в одиночестве, закрывшись. Любил говорить сам с собой. Вспоминал мать и деревню, где родился. Очень хотелось ему, чтобы кто-нибудь из близких увидел, чего он достиг. Но у Бекова никого не осталось. Родителей его басмачи повесили, когда узнали, кто их сын.
Все, кроме Турсунова, выпили не без удовольствия, только он один страдал, когда пил. Натура его была слабой и требовала к себе бережного отношения, и, глядя на него, вдруг подумал Эгамов:
«Сможет ли этот человек заменить нам командира? Быть таким, как он, отцом воинов?»
Но тут же успокоился Эгамов, вспомнив, что Беков обещал забрать его, Эгамова, с собой в Бухару.
Турсунова самого мучили подобные мысли. Он не мог быть таким популярным, как Беков — трезво оценивал Турсунов свои способности.
«Успокойся и не думай сейчас об этом», — стал уговаривать себя Турсунов, страдая от жара в груди и тошноты. Ему хотелось, чтобы кто-то пожалел его, ради этого готов он был на четвереньках уползти под стол и уснуть у ног Бекова. И проснуться завтра другим человеком и вершить дела.
«Как уедет Беков, женюсь обязательно», — вдруг решил он, закрывая глаза.
Он вздрогнул от хохота Нурова.
— Беков лезет туда, наверх! — закричал Нуров, показывая на потолок.
— Не это важно, — сказал командир.
— А в нас с Турсуновым будут стрелять. Они постараются убить нас!
Впечатлительного Турсунова очень напугали эти слова. Он уселся поглубже на кровать и опустил голову.
«Проклятье, — подумал он. — Почему я в этом водовороте? Все эти сдвиги, стройки, выстрелы из-за угла… Откуда я взялся, чтобы жить этим?»
— Командиру тоже будет нелегко, — сказал наконец Турсунов совсем не то, что думал.
Но Беков сделал ему знак: не надо возражать Нурову в минуты его душевного беспокойства.
А Нуров возбуждался с каждым словом.
— Они притаились везде. На деревьях, в стогах сена. Я хорошо знаю их повадки. Вот! — Вынув наган, он стал бить им по столу, потому что в глубине души и ему, Нурову, вдруг стало страшно остаться без Бекова. Как ни независим был председатель, он знал, что есть командир, на которого можно положиться.
— Где бы я ни был, я буду помогать заводу. — повернувшись к Турсунову, пообещал командир.
— Да, прошу тебя. Я просто один не справлюсь.
Кашляя и задыхаясь, Нуров подбежал к двери и стал звать шофера:
— Заводи машину, едем!.. Ты не знаешь, вернулся ли хромой Сираж?
— Он расстрелян, товарищ председатель, — послышался со двора спокойный голос шофера.
— Нет, он вернулся. Он обещал! — Нуров верил в то, что говорил. Недавно один на коне пустился он по степи вдогонку за кулаком Сиражем, который поджег колхозный хлопок. В единоборстве получил Нуров удар ножом в голову, месяц пролежал в бухарской больнице в бреду.
Выздоровел, но не избавился от навязчивой идеи: Сираж должен вернуться.
— Вы же сами его расстреляли, — терпеливо разъяснял ему шофер.