Сел возле Нурова и, пока Беков и Эгамов пили чай, обменялся с председателем несколькими словами.
— С будущего года пойдешь учиться на тракториста, — тихо сказал ему Нуров, чтобы не услышал Эгамов и не возразил.
Маруфу всегда льстило, что взрослые говорят с ним серьезно.
Он избегал своих сверстников, считая их неинтересными.
Маруф пристроился возле отца и прошептал:
— Отец, я был в обкоме. Знаешь, там столько часов на стенах…
— После, — отмахнулся от него Эгамов.
— Знаешь, отец, — не унимался сын, — командир, конечно, заслуженный человек, но страшно занудливый. Не знаю, как мы с ним будет жить.
И это решил Эгамов пропустить мимо ушей, зная, что еще будет время наказать сына за непочитание командира.
Когда вышли все на улицу, чтобы уехать обратно в колхоз, Эгамов с Маруфом направились в чайхану отнести посуду.
А когда вернулись к вокзалу, грузовик уже отъезжал без них.
— Командир, — закричал Эгамов, боясь остаться среди ночи далеко от дома, — возьмите, пожалуйста, и нас!
Машина остановилась, и Беков из кабины спросил виноватым голосом:
— Где ты пропадал так долго, мой добрый Кулихан?
Сел Эгамов в кузов и сразу успокоился. Прижался к сыну и обнял его, сонного, за плечи.
— Видишь, к тому же он еще и невнимательный, — прошептал Маруф.
— Если ты еще раз скажешь плохое о командире, я тебе больше не отец! — снова разнервничался Эгамов.
Всю дорогу сидящие в машине молчали. Теплая ночь навевала грусть и склоняла к размышлениям.
…Жалел Беков о том, что не застал в обкоме старого приятеля своего — Мавлянова. Никого не было из прежних в обкоме, один Мавлянов… А тот, начальник рангом пониже, с которым утомленный командир поделился своим горем, решил успокоить его и сказал, что уже несколько лет обдумывает Нуров план перестройки жизни в Гаждиване и что план этот почти готов…
Несколько часов назад, несомый поисками справедливости, ехал командир в Бухару. Теперь тоска снова охватила его, и почувствовал Беков вину. Но вина эта была смутная, не принимаемая до конца.
«Хорошо, — подумал Беков, — что я не сбежал, а нашел в себе мужество вернуться… А ведь ты, Исхак, хотел сбежать, увидев, что сталось с заводом и Гажди-ваном, хотел уйти подальше от сложности жизни, так?.. Нет, быть теперь до конца с гаждиванцами, с Маруфом, который еще о многом спросит меня, с Эгамовым, слепо любящим меня и все мне давно простившим… И с Нуровым, с его новым проектом… Но как мне быть сейчас: помочь ему или же воспротивиться, потому что он делает все наоборот…»
…Старики все еще дремали во дворе, возле огорода, пахнущего в предутренние часы сыростью. Сказал им Нуров со злости: «Ждите!» — и они ждут, бросив семьи, дела… Вся жизнь их в ожидании…
Беков ничего не замечал. Хотелось ему скорее в постель, чтобы дать отдых слабому телу.
Маруф тоже, как только зашли во двор, бросился поскорей в дом. «Слабый сын, немощный, быстро устает, как старик, — думал Эгамов. — Была бы жизнь устроенная, кормил бы сына лучше… А такой он никуда не годится, ни в работники, ни в женихи. Может, от худобы он такой злой, циничный, мрачно мыслит?..»
Бывший адъютант снял с дерева лампу и стал освещать дорогу командиру. Видел, что Бекову стоит больших трудов не наступить кому-нибудь из спящих на руку.
Когда благополучно прошли половину двора, кто-то поднялся у самых ног командира.
— Товарищ Беков, — прошептал он голосом, которого Эгамов не узнал.
Эгамов поднял лампу: человек растерялся от света и зажмурился.
— Спокойствие, — неуверенно сказал он.
— Кто вы? — спросил Беков.
— Бесхвостый Барс…
Услышав кличку Турсунова, Беков вздрогнул. Нервно задрожали его руки, когда он протянул их, чтобы обнять Турсунова.
Но Турсунов отпрянул.
— Я уже третий час жду вас. — Обида была в голосе Турсунова.
— Так и сидели здесь? И ждали? Но к чему? Могли ведь пригласить к себе домой…
— Вначале сидел, потом не мог, лег. Но не спал. И сразу узнал вас, — говорил Турсунов. — А вы так неожиданно изменились… Неожиданно… — Взял он лампу и осветил лицо командира. — И вас, оказывается, время не щадит. А я-то думал… Приехали посмотреть, как мы живем? Добро пожаловать! Живем как полагается. Мирно и добропорядочно.
— Да вы, я вижу, пьяны, — удивился Беков.
— Пьян, извините, — угрюмо согласился Турсунов и пригласил: — Давайте-ка посидим здесь, во дворе. Утро скоро. Выйдет солнце, заводец наш осветит. Крысы убегут…
Турсунов обнял командира и стал медленно валиться на землю, ослабевая.
— И вас, оказывается, время не щадит. А я-то думал, — все удивлялся он. — Видели заводец?..
— Видел… А где те доски, которые я присылал тебе в тридцать пятом, весной?
— В тридцать пятом, весной?
— А железо? А цемент? — спрашивал Беков.
Турсунов молчал. Беков нагнулся над ним и пояснил Эгамову:
— Уснул…
— Сейчас я постелю вам, командир, — сказал Эгамов, направляясь в дом, но Беков возразил ему:
— Нет, я останусь здесь. С ним.
Сидя на корточках, он продолжал разглядывать Турсунова: к старости тот стал еще меньше ростом, а большая забота о делах гибнущего заводика придала его лицу черты интеллигентности.
— Но почему не в доме? — удивился Эгамов.
— Оставь нас, — рассердился командир и поставил в изголовье Турсунова саквояж, устраиваясь на ночлег.
Когда прилетела роса в огород, Беков проснулся и, поеживаясь, стал ощупывать свое одеяло. В полусне толкал стариков, нечаянно наступал им на руки, те ругались, а командир извинялся и продолжал искать Турсунова.
Но Турсунова уже не было. Видел из окна дома Эгамов, как час назад, протрезвев, очнулся он, разглядел спящего рядом командира и испугался. Будто не было между ними с Вековым ночного разговора с досках и цементе тридцать пятого года и будто Турсунов видел командира впервые…
Но подумал Эгамов, что от встречи с Вековым Турсунов получил удовлетворение сполна. Казалось бывшему адъютанту, что Турсунов вовсе не спал, а просто притворялся и слышал, как командир жалеет его, всячески обхаживая пьяного.
Больше Турсунову ничего и не нужно. Все эти утомительно долгие годы он ждал приезда хозяина и боялся, а хозяин приехал и все простил Турсунову, да еще в знак дружбы лег спать рядом…
И уверен Эгамов, теперь он спрячется и, освобожденный от вины, будет до конца своих дней избегать командира, ибо командир ему больше не нужен и не интересен.
Так думал Эгамов, наблюдая через окно за всем, что происходило во дворе.
Когда много лет назад обмелела река, Турсунов согласился: видно, так суждено — и, избавившись вскоре от паники, стал управлять заводом дальше. Но не тем большим, вокруг которого намечалось построить Гаждиван, а двумя маленькими цехами, которые были пущены в дело еще при Бекове…
И вот теперь Беков, пожалев Турсунова, будет добиваться его расположения, ибо командир добр и душа его чиста. Нужно ему, думал Эгамов, чтобы кто-то из двух сподвижников делил с ним остаток дней в Гаждиване… А так как у Нурова свой план переделки здешней жизни и человек он отличной от Бекова хватки, то сподвижником Бекова должен стать этот побитый, такой неактивный Турсунов.
— Командир, — тихо позвал Эгамов, — заходите в дом, я занесу одеяла…
Все еще не пришедший в себя, шатаясь, Беков побрел в дом. Но невозможно было обрести ему покой.
Старики… Они следили за каждым его шагом, и, как только Беков подошел к порогу, кто-то воскликнул:
— Командир убегает!
Эгамов вышел Бекову навстречу, чтобы помочь ему войти в дом. Но старики уже проснулись и зашумели у окна, требуя командира.
— Что ж, — сказал Эгамов, — поговорите с ними через окно. Но прошу вас, ничего не обещайте.
— Кто эти люди?
— Они встречали вас у обелиска. Они любят вас, командир. Но любовь их хуже яда змеи.
Старики шумели, протягивали к окну руки, трясли подолами рваных халатов.
— Командир, сделайте для нас что-нибудь… Сделайте.