— Вот так они всегда требуют, — пояснил Эгамов.
Беков ничего не понимал и тихо спрашивал:
— А что им сделать?
— Не обращайте внимания. Они притворяются. На самом деле люди счастливы, командир. Одно ваше присутствие делает их счастливыми.
— Командир, — кричали со двора, — прогоните человека, который стоит рядом с вами. Он изверг, мучил нас много лет, презирал. Прогоните, и у вас будет удача. Он дьявол, а вы отец наш…
— Хорошо, — ответил Беков, — Кулихан, иди в другую комнату.
— Я уйду, только не обещайте им ничего.
Сидя у постели спящего Маруфа, Эгамов слышал, как Беков говорил старикам:
— В Бухаре обещали разобраться. Не оставят нас в беде.
Дальше Эгамов уже не слышал — проснулся Ма-руф, зашептал:
— Вижу, отец, командир прогнал тебя…
И Эгамов промолчал.
3
Когда наступило утро, вышел Беков, чтобы разглядеть хорошенько Гаждиван.
На постаменте он увидел угрюмого от волнений ночи Эгамова. Ходил по граниту бывший адъютант, мыл тряпкой ступеньки, отгонял птиц, чтобы те не клевали бутоны.
Заметив командира, Эгамов засмущался, спрятал тряпку за спину.
— Ты что тут делаешь? — не понял Беков.
— Чищу кое-что, командир, вытираю, — ответил в приливе добрых чувств к командиру его бывший адъютант.
— Что ж, — согласился Беков, — доброе дело делаешь…
И пошел дальше.
— Куда вы, командир? — заволновался Эгамов, боясь отпускать его одного.
— Прогуляться…
— Не завтракали ведь вы…
Ушел Беков, и возле магазина увидел он Нурова, раздающего гаждиванцам виноград с колхозного поля.
Стоял он на машине и взвешивал каждой семье по два килограмма.
Те радовались удаче и превозносили Нурова до небес.
И Нуров радовался, что делает добро людям, но, взяв из ящика гроздь винограда, грустил, что не может гнать для колхоза хорошее вино, ибо негде было ему хранить плоды, а доски, которые он вымаливал той ночью у маленького человечка, еще не прибыли.
Беков постоял невдалеке, отмечая с огорчением, что авторитет Нурова столь высок в Гаждиване, и повернул к дому в испорченном настроении.
Эгамов стыдился комнаты, куда поселил своего командира. Здесь только голый стол и кровать да проволочная вешалка, и еще по углам висят дыни в плетеных корзинах.
Лучшей комнаты у Эгамова нет. В этой жил некогда сын Анвар.
Думал старый адъютант, что привезет сюда Анвар жену, и, когда родятся внуки, придется разобрать правую стену и пристроить к этой комнате спальню.
Но сын ушел от него в чужой город, к чужим людям, чужой жене, и родители жены стали теперь ему отцом и матерью, и все это ему нравится, потому что стал зажиточным. Ладно, нечего столько горевать, Кулихан…
Теперь в этой пустой комнате Эгамов устраивал командира. Беков нисколько не обиделся, сел и стал молча раскладывать на столе все, что было у него в саквояже.
Достал старый будильник без стрелок, отвинтил крышку и вынул красный сверкающий орден.
— Орден Трудового Красного Знамени. Получил в сорок третьем. В Алма-Ате.
Эгамов торжественно положил орден себе на ладонь.
— Большой орден, командир. Но дела ваши стоят сотни таких орденов, поверьте мне.
Эгамов вздрогнул, когда вынул Беков свою одежду. От запаха тех далеких лет закружилась голова. Эгамов заплакал, увидев китель командира.
— Словно опять мы скачем с вами в то великое время! — прошептал он, поглаживая китель, чувствуя, как ноют пальцы от прикосновения к священной материи. — Совсем новый, совсем такой, как я сшил его вам.
— В городе мне не пришлось носить его.
Беков снял белый гражданский китель, и Эгамов помог ему надеть военный.
— Видишь, как он велик. Не тот я уже Беков, явно не тот.
— Разрешите, я сужу вам китель, и вы опять сможете носить.
— Здесь могут неправильно истолковать.
— Клянусь, людям нужно, чтобы вы во всем были похожи на прежнего командира!
Он взял мундир и ушел в другую комнату. Достал ножницы, нитки и стал суживать рукава.
С тех пор как командир поселился в Гаждиване, люди говорят шепотом, благоговейно и только о нем. Все ждут перемен.
Странно ведет себя и Маруф. Все дни он в возбуждении, не отходит от командира ни на шаг, расспрашивает о том великом времени, когда Беков был, как и он, молод.
Вот и сейчас, вернувшись с работы, Маруф сразу пошел к Бекову. Эгамов краешком уха слышал весь их разговор.
Первые дни он очень боялся, как бы Маруф грубостью, бестактностью не обидел командира. Тогда бы Эгамов сгорел от стыда за такого сына. Ведь командир мечтал не только о Гаждиване, но и о людях…
— Там уже народ собрался, — волнуясь, рассказывал Маруф. — Ни проехать ни пройти. И комиссия всех расспрашивает. Боюсь, дядя Исхак, как бы они там без вас что-то не решили…
— Это хорошо, что народ собрался. Комиссия всех выслушает, все осмотрит.
— Но вы торопитесь, скоро они пойдут на завод. Уже и Нуров приехал.
— Маруф! — крикнул Эгамов.
Маруф с виноватым видом просунул голову в дверь. Был он весь испачкан мукой — лень ему после работы помыться.
— Ты зачем надоедаешь командиру?
Маруф погрустнел, с сожалением посмотрел на отца и на то, что тот делал.
— Отец, почему ты вечно опекаешь меня? Ведь мне уже двадцать…
— Да, тебе двадцать. Но ты недоразвит. И не воображай, что знаешь больше своего отца… Нет, вы только полюбуйтесь этим гением, командир, — сказал Эгамов, увидев Бекова за спиной Маруфа. — Вы только послушайте!
Маруф опустил голову и ушел.
— Ты слишком строг к нему, Кулихан, — сказал Беков.
— Нет, я люблю его. Но держу в ежовых рукавицах, чтобы и он, как брат, не сбежал в город.
— Сын у тебя смышленый.
— Вы так думаете? Да, да, я вырастил хорошего сына, командир. Спасибо за добрые слова.
Но, снова заметив Маруфа, на этот раз в огороде, где он срывал помидоры, Эгамов не удержался:
— Но в его годы я уже срубал вражьи головы! Вы ведь свидетель, командир! А он совсем не гордится своим отцом…
Маруф сделал вид, что не слышит. Сидя между грядками, он все поглядывал на забор, словно находился под арестом.
— Я что-то нервничаю, командир. Видите, у меня руки вспотели. Но вы спокойны, и это хорошо! Наденьте, пожалуйста, китель.
Эгамов невольно вытянулся перед командиром, когда увидел его в кителе. Командир был великолепен, строг и мог бы внушать трепет врагам.
— Я приветствую вас, товарищ командир!
Эгамов видел, что командир тоже очень растроган.
— Мечтой моей было прожить старость там, где меня помнит хоть один человек…
— Спасибо, командир! Мы сделаем все, чтобы вам было хорошо здесь… А потом, когда вы перевезете в Гаждиван все вещи, я разломаю стену и сделаю пристройку. Комната ваша будет просторнее.
— Какие вещи? — не сразу понял Беков. Затем показал на саквояж, будильник с орденом, китель и узелок со сменой белья: — Вот все мои вещи. Больше ничего не нажил.
— Конечно, на что человеку вещи?! Вы великий человек, командир. Я это знал всегда… Я тоже, как видите, живу скромно. Кое-какое старье от приданого.
— Главное, Кулихан, честность, доброта, порядочность. Мы боролись не за вещи, не за уют, помни.
— Да, святая правда. Теперь я совсем спокоен. Такой человек, как вы, не может быть неправильно понят комиссией… Идемте, командир, народ ждет вас…
В переулке тихо, только листья шелковицы шелестят под ногами.
— Уже осень, — сказал Эгамов.
Беков промолчал.
И тут навстречу им попался милиционер. Увидев Бекова, он поспешно перешел на противоположную сторону и взял под козырек.
Командир, не сразу разобравшись, что приветствуют его, замешкался, затем резко поднял руку к виску, Эгамов проделал то же самое с удовольствием. И готов был броситься к милиционеру со словами благодарности. Так почтительно встретив командира, этот страж закона вселял уверенность, что гаждиванцы почитают командира, как отца.