Экран блямснул, на нем возник тот самый Л, его фиолетовые уши дергались от нетерпения.
— Марька! Слыхала? Завтра над городом глушилку запустят. Чтоб все дети учились самостоятельно, без чипов!
— Так у меня и нет, чего мне бояться, в Гемке только есть, так и то не за этот год.
— Всё в тебе есть, ты просто доступа к нему не имеешь по возрасту, как и я, ну типа, как и я. А завтра работать не будет! У родителей тоже!!!
Нас никто не увидит.
— Да ладно, как будто у них глаз нет.
Не смеши мои нейроны.
— Вот и посмотрим.
Фиолетовые уши помахали на прощание и исчезли с экрана.
Утром мама и папа молча завтракали, Маралейка крикнула им «сдобрымутроммамапапочка», и не дожидаясь ответа побежала в школу. Проспала ведь, как всегда.
Л уже стоял на углу, все такой же прекрасный, хоть и без фиолетовых ушей.
— Уши где?
— Я ж сказал, чипы не работают, а уши-то мои цифровые, Марь, ты что, не знала? Эффект такой, маме нравится…
В школе было на удивление шумно, многим пришлось начать разговаривать вслух, не все к этому привыкли. Заикались, мекали.
Маралейка порадовалась, что она хорошо умеет говорить вслух, а не по каналам.
Растерянная учительница попросила всех пройти в класс.
Ни телефоны, ни компьютеры не работали.
— Дети! Сегодня мы весь день будем заниматься творчеством, лепкой, рисованием!
(«Это потому что она без чипа не знает, что нам говорить, а рисовать каждый может», шепнул Л.)
На перемене Л взял Маралейку за руку, прошептал:
— Бежим отсюда! Не проверят же!
Только через окно. На входе камера старинная, ей эти учения до лампады.
К вечеру они успели съесть по пять мороженых (у Л оказались с собой настоящие деньги, Маралейка их и видела всего два раза в жизни), дойти до залива, окончательно заблудиться, потом радостно найтись почти в центре города, кто б знал, что это рядом, если ходить не по проложенным маршрутам.
— Эх, пора домой.
Л тяжело вздохнул и, решившись, приобнял Маралейку за талию.
— Через час чипы включат.
У крыльца Маралейка набралась храбрости, чмокнула Л в ухо, пусть и не фиолетовое, но очень симпатичное.
Когда мы вырастем, думала она, то уедем туда, где всегда учения, а не учёба, чипы не работают, а Л наконец-то сможет сказать свое полное имя, не опасаясь обвинения в подрыве устоев. Родители назвали его Ленин.
Николай Назаркин. Кровь на белых крыльях и много сыра
Макс влюбился вечером в пятницу, в шесть двадцать по системному времени, когда отрубленная голова минотавра взлетела, кувыркаясь, и поток чёрной крови ударил из обрубка, пачкая белые крылья любви. Любовь парила над схваткой. Крылья, огромный меч, короткая туника, сандалии на ремешках, длинные-длинные волосы и длинные-длинные ноги — всё было белым, забрызганным чёрной кровью. Недостижимая и прекрасная, невозможно было не влюбиться. Макс так и сделал. Не первый раз.
Рейд закончился, лидер дал всем «отбой», так что Макс отключился сразу, и тут же поймал «входящий» матери:
— Солнышко, всё в порядке? — и тут же, не давая ответить, — Только не пытайся скрыть, у тебя же пульс подскочил, такое происходит при сильных переживаниях! Вот! Ты краснеешь!
До отключения родительского мониторинга Максу ещё полгода.
— Я немедленно свяжусь со специалистом…
— Лена, может быть не стоит каждый раз, когда… — это папа подключился.
Они начали спорить, опять, но у папы было только его собственное мнение, а у мамы — восемь терапевтических пабликов.
— Делай, как знаешь, — произнёс папа свою коронную фразу и скрылся.
А на его месте сразу же возник Соломон Юрьевич, доктор виртпсихологии, моложавый дедушка в домашнем, уютный и спокойный. «Я всегда готов выслушать» — это лого его курса такое. Даже надкусанный бутерброд вон на углу стола лежит, так спешил откликнуться.
— Приветствую, голубчик! — начал Соломон Юрьевич и тут же улыбнулся. — О, вижу, вижу, как сердечко-то бьётся! Влюбились, юноша? Признавайтесь!
Макс признался, конечно. А чего такого?
— И кто же она? Валькирия? Интересно! — по-доброму усмехаясь, уточнял Соломон Юрьевич. — Трёхсотого уровня? Призывается артом или ритушкой? А, через конт! Тогда конечно, конечно…
Соломон Юрьевич поговорил ещё минут пять, посмеялся в аккуратную седую бородку, и мигнул, отключаясь. Макс тут же рванул в коридор, к родительской двери.