— Это стыд, — Луна всегда умела считывать его состояния, — Ты был влюблен, и делал все, чтобы получить ее внимание.
— Я думал, Софи тоже любит меня. Она так говорила. На день рождения подарила мне альбом, в нем были наши фото, и маленькая анкета, где она сама себя спрашивала, что ей во мне нравится.
— И что она ответила?
— Ну. Разное. Мои голубые глаза. Брови. Что-то еще там было.
— Что-то еще! Ты больше чем голубые глаза с бровями. Я бы могла написать сто пунктов! Хорошо, что у нас нет такого альбома.
Джек так и не понял, возмущение звучало в ее голосе или все же обида.
Больше они об этом не говорили, и вообще все стало как-то хорошо. Тревожные мысли-хорьки не грызли его, в груди не ныло, и даже чувства к Софи, острые, как бутылочный осколок, сгладились, будто обточенные водой Эйвона, куда Луна приводила его, если не было дождя. Внутри больше ничего не ранилось, не кровоточило и не саднило.
И он расслабился. Потерял бдительность, настолько, что расхохотался в голос, когда Луна сообщила, что осталось только три дня до того, как она исчезнет.
Так и сказала — я исчезну.
— Хаха! — потешался Джек, — Ты что ли тихая наркоманка, но родители тебя разоблачили, и теперь отправляют в рехаб?
— Идиот, — Луна кинула плоский камешек, и он заскакал по воде почти до противоположного берега, — Но если перефразировать, то я тихая инопланетянка, родители по мне соскучились и теперь отправляют домой.
— На Альфу Центавра? — Джек все еще ёрничал.
— На Альфу Гончих Псов, дальше налево, — в тон ему ответила Луна, — Какая разница, куда? Я просто хочу, чтобы ты не только знал, что скоро все закончится, но и понял, что это не конец.
Он поверил ей. Конечно, Луна упала с неба, прямо в их среднюю школу, где ее немедленно облачили в форму и придушили галстуком, иначе откуда бы она взялась ужасно странная и понимающая его так, как он сам не понимал себя.
И не поверил тоже. Он сто раз был у нее дома, сто раз здоровался с ее родителями, такими же обычными гуманоидами, как его собственные мама и папа.
Времени и возможности размышлять над парадоксом не было. Только он начинал думать об этом, как хорьки в его голове аж повизгивали от удовольствия в предвкушении искусать его изнутри. И он не думал.
Джек провалился в темноту за полчаса до будильника.
Утром в автобусе Луны не было, в школе тоже, телефон не отвечал. На перемене он искал ее по всем этажам и во дворе. Добежал на всякий случай до магазина, где они всегда покупали холодный чай и бутерброды. К концу дня запаниковал, еле выдержал, пока закончится география, первый выбежал из класса к выходу, словно знал, что она будет ждать его там.
И она действительно ждала.
— Ты где была? Я чуть с ума не сошел!
— Сними уже эту удавку, — Луна ослабила узел у него на шее, — И пойдем.
Они снова сидели на берегу.
— Как это будет? — Джек уставился на носки своих ботинок, крутя в руках серый камень с острыми краями.
— Я исчезну, — Луна ответила так же, как в первый раз, когда сообщила ему об этом.
— Просто исчезнешь, и всё?
— Просто исчезну. Но это не страшно, и я уже тебе говорила — это не конец. У тебя будет твой ежедневник, будет история о нас, будет ловушка для плохих снов в конце концов. Отрицание, гнев и далее по списку тоже будут, но это нормально, это естественное положение дел. Ты должен это понять, Джек.
Она правда просто исчезла. Стояла перед ним и вдруг ее фигура стала плоской, как если бы кто-то незаметно подменил Луну на картонное изображение во весь рост. Изображение это помигивало, а потом начало таять, пиксель за пикселем гас, пока не осталось вообще ничего. Будто и не было.
Больше всего Джек боялся разрыдаться. Еще он боялся умереть от боли, но Луна видимо и это предусмотрела. Брызнувшие слезы были словно из жидкого анестетика. Они текли и текли, а больно все не становилось.
«Можешь забрать меня, пожалуйста?» — написал он сообщение маме, когда совсем стемнело.
Она рассказывала ему что-то, ведя машину, голос ее опять стал еще мягче обычного, интонации изменились на те самые, и Джек погрузился в транс, переставав различать отдельные слова. Злобные хорьки в голове не посмели даже поднять морд.
Сначала он все отрицал. Говорил себе, что придумал Луну, как придумал до этого Писклю, разница только в том, что тогда ему было четыре, а теперь пятнадцать. Потом гневался. Вырезал ножом на своем новом письменном столе все ругательства, какие только знал. Потом торговался неизвестно с кем. Загадывал, что вот, если сделает тест по математике на 90 %, то Луна вернется, но не срабатывали ни 90, ни 95 ни даже 100. В депрессии исписал все страницы ежедневника от корки до корки, а когда места уже не осталось, понял, что больше не может сидеть в душной темноте. Он открыл в комнате шторы, прибрался и даже поменял белье на кровати на свое любимое желтое с веселыми таксами. Заказал на Амазоне большой компьютерный коврик, чтобы закрыть им вырезанную на столе брань. Разобрал старый хлам, что-то выкинул, что-то собрал в коробки, чтобы отнести в гараж.