– Что? – Потапыч торопливо расставляет на доске фигуры. – Что вы видите?
Потапыч волнуется. Лапы дрожат. Фигуры падают.
– А то, что тень уже на ветке, я вижу! Муравья уже можно поперёк положить на неё – вот сколько тени на ветке. Как раз, если муравей вытянется, ему от кончиков усов до пяток будет.
– Так уж и до пяток, – примирительно замечает Потапыч.
– До пяток, до пяток. И это я беру не чёрного, обратите внимание, муравья.
– Да?
– А рыжего. А рыжие, как известно, длиннее.
– И кусачее. Прошлой зимой, каналья рыжая, в берлоге оттаяла – так едва выгнал.
– Опять вы, Потапыч, мне зубы заговариваете. А то ведь, если честно, надоело мне с вами возиться. Вечно вы опаздываете, фигуры путаете и постоянно проигрываете… Вот и вчера девять раз проиграли. Думаете, мне интересно, если вы постоянно проигрываете?
В конце концов, после долгих уговоров, Клюквонька делает первый ход…
Потапыч лежит, положив свою большую голову на лапу, и передвигает фигуры нежно. Клюквонька, напротив, бродит по поляне, лишь изредка останавливаясь около доски. И фигуры заяц двигает стремительно, словно боится не успеть. Клюквонька закладывает руки за спину, хватается за голову, переплетает пальцы и так громко трещит ими, что один задремавший дятел выронил шишку…
– Ну что вы мне тычете сюда пешку, – бормочет Клюквонька. – Совсем даже напрасно вы её сюда ставите. Разве вам, Потапыч, не ясно, что я её сейчас ладьёй, а потом так, а потом сюда и… вам мат в три хода. Матюльничек классический.
– Как бы не так…
– Вы рискуете, сударь. Ой, рискуете, – шепчет Клюквонька, двигает фигуру, убегает на край поляны и кричит оттуда: – А вам шах, разлюбезный вы мой!
– А я сюда… – не торопясь переставляет фигуру Потапыч.
– Ха-ха, сказала жадная блоха! – произносит загадочную фразу заяц, хватается за голову, мычит, теребит уши и, наконец, двигает фигуру и уносится на край поляны.
– Бац! И нету вашей турочки! – И Потапыч снимает с доски фигуру.
– Стой! Как?! Почему?! – подлетает к доске Клюквонька. – Где стояла? А эта где стояла? – Клюквонька, не веря своим глазам, переводит растерянный взгляд с Потапыча на доску и обратно.
– Нечего зевать, – улыбается медведь. – Помнится, вчера вы мне лекцию прочли о вреде невнимательности.
– Как же это? – трагически шепчет раздосадованный Клюквонька и с удесятерённой сосредоточенностью впивается взглядом в доску. – Я же помню, ещё так и подумал: срочно, Клюквище, убирай отсюда туру, а то этот… этот медведь её о-бя-за-тель-но слямзит. Ну ничего, ничего, ничего… К счастью, Абу знал секреты индийских йогов, – вновь произносит загадочную фразу Клюквонька, передвигает фигуру и неуверенно, спиной вперёд и не отводя глаз от доски, бредёт к краю поляны.
– Ой! Вам… мат, – Потапыч испуганно смотрит на доску.
– Что?! – Клюквонька бросается к месту трагедии.
– Может… может, я неправильно сходил? – шепчет испуганно Потапыч.
– Правильно, – страдальчески морщится Клюквонька. – Всё правильно. Бей щелбан.
– Может, как-то… – тянет медведь.
– Что, выиграл, ещё и издеваешься? Да?
Потапыч осторожно коснулся пальцем заячьей головы – Клюквонька кубарем полетел в траву.
– Ага! – вскакивая, закричал Клюквонька. – Так вот ты как! Вот как с тобой играть! Я ему щелбанюньчик, а он! А он мне – щелбанище! – И Клюквонька бросился прочь с поляны…
– Эх, надо же так опростоволоситься… – бормочет Потапыч, собирая фигуры. – С кем теперь играть в шахматы? Никто же не умеет. Надо ж было так нечаянно выиграть! Эх!
Собрав шахматы, медведь уходит, и становится тихо. Лишь кукушка кукует. Придётся теперь считать её куки. Примета такая: сколько куков насчитаешь, столько и жить…
Раз, два, три, четыре… пятнадцать, шестнадцать… сорок восемь… семьдесят девять… триста четырнадцать… Тьфу! Не знаю, как у вас, а у нас кукушки очень человеколюбивые. Поэтому я этот свой рассказ о Клюквоньке и Потапыче заканчиваю, а вы, если желаете свой век в точности знать, считайте себе на здоровье дальше кукушкины куки…
Панацея
Тем же распахучим чудесным вечером заяц Говорулька наткнулся на краю курчавой просеки на волчище Фадея.
– Вы?! – встрепенулось волчище и, схватившись за нижнюю челюсть, простонало: – Мне видеть вас нехорошо.
– Я тоже не в восторге, – парировал Говорулька, на всякий – непредвиденный – случай отодвигаясь подальше. – Что, зубы болят? Нужно было диету блюсти.
– Я блюл! – вскричал Фадей и взмолился: – Доктор, только на вас моя надежда!