— Милый, — она прильнула ко мне и зажмурилась. — Там… мне… я…
— Чшш, всё хорошо, ты больше не там. Я с тобой, моя пампушечка. Всё закончилось, булочка.
— Ты был прав… у-у нас ребёночек… т-только у меня…
— У тебя всё в порядке, ребёночек жив.
Она посмотрела на меня добрыми светлыми зелёными глазами, нежно улыбнулась и прильнула к моей ладони щёчкой. Закрыла глаза, из которых скатились две крошечные слезинки.
— Я тебя люблю, пирожочек, — прошептала она.
— А я люблю тебя, пышечка, — так же тихо ответил я, лаская её.
Прошло с две недели. Дело о жестоких убийствах людей было закрыто. Я написал, что убийца проник в дом Сесилии Радригес, чтобы лишить жизни, но произошло возгорание, и оба погибли. Софе я рассказывал это понемногу, чтобы она не волновалась лишний раз. Она мне теперь казалась ещё более хрупкой и уязвимой. Вернулась её семья. И когда они с матерью затеяли семейный ужин, на котором буду и я, я долго стоял перед шкафом и рассуждал, что бы надеть, чтобы выглядеть стройнее и чтобы живот казался меньше. Я знаю, что чтобы выглядеть худее, надо похудеть, но ужин сегодня вечером, а худеют долго. Вдобавок, меня очень волновал её отец. Вдруг он не захочет отдавать за меня Софочку? Я же чуть его в могилу не свёл. Я вздохнул, пялясь на висящие на плечиках шмотки.
— Рафи? — раздался голос вошедшей в спальню Софы. — Милый, ещё не оделся?
— Что надо надеть, чтобы выглядеть в глазах твоей семьи более презентабельно?
— Знаешь, ты даже в домашнем сама презентабельность, — похотливо улыбнулась она, покусывая губы.
— Ну я серьёзно.
— А я нет? Ты у меня такой высокий, статный, в меру упитанный импозантный мужчина.
— Спасибо за «импозантного мужчину», но вот упитанный я сверх меры, давай честно. И по-моему, у статных людей не должно быть вот этого вот, — я похлопал себя по животу. — Я скорее уставший от жизни пузатый шериф.
— Мой любимый пузатый шериф, — она подошла ко мне и поцеловала. Положила руки мне на брюхо и стала его поглаживать и аккуратно ощупывать, проверяя, потолстел ли я. Судя по довольной улыбке, потолстел. — Чей-то шикарный авторитетный животик подрос.
— Я даже знаю, чей. — я резко наклонился и чмокнул её в пузико.
— Я тоже, — Софа обняла меня за живот.
— Тебя не тошнит, пампушечка?
— Нет. И не переводи тему. Мы же договаривались, если я слишком засмущала — просто скажи.
— Не то, чтобы слишком, можно ещё немного, — пробубнил я.
Она ласково улыбнулась и чмокнула мою щёку.
— Мой самый любимый и самый красивый мальчик.
— Твоему мальчику не мешало бы на диете посидеть, — вздохнул я, понимая, что всё равно надо это сделать. Я стану отцом, должен же я быть в состоянии играться и гулять с ребёнком, а не спихивать всё на Софочку, пока сам разожрусь до такой степени, что встать не смогу.
— Мм, но ты же такой толстенький, такой кругленький, ну куда тебе — диета? И долго, и сложно, и не вкусно, и вообще нельзя организм стрессу подвергать. Особенно твой, любимый, — она нежно похлопала меня по животу и принялась его массировать и гладить. — Ох, урчит. Проголодался?
— До ужина потерплю.
— Даже перекусить не хочешь?
— Ну…
— Пойдём, — улыбалась Флейм. — Внизу котлетки ждут.
— Софа, — я взял её за руку, что лежала у меня на пузе.
— Что, сладенький?
Я тебя люблю. После насилия, боли, оскорблений, домогательств, крови и ран, что тебе пришлось пережить и получить, я так волнуюсь за тебя, моя пампушечка. Я обещаю, милая, я всегда буду тебя оберегать. Моя ласковая, заботливая, любящая, понимающая, добрая, мягкая, умная, приятная, интеллигентная, красивая, чувственная девочка. Я всегда буду с тобой, Софочка. И никогда никому не отдам. Пускай наш ребёночек будет таким же добрым и прекрасным как ты, моя огненная любовь. Я улыбнулся, видя её открытый и готовый выслушать взгляд.
— Да так, ничего. Пойдём, перекусим.
====== Эпилог ======
Восемь лет спустя
Я носился по дому, стараясь не дать рухнуть с потолка плодам нашей с Софочкой любви, наедине с которыми милая жена беспощадно оставила меня, пока сама пошла проветриться.
— Папа, я кушать хочу!
— Папа, когда мама уже придёт?
— Папа, он опять съел салфетки!
Мне хочется плакать. Я конечно знал, что быть отцом семейства — очень сложно, но в голове это было более терпимо и радужно. Я очень люблю своих детей, как и Софочку, правда, но мне порой так хочется просто закрыться в спальне минут на триста и посидеть в тишине. И это притом, что с детьми меня попросили посидеть всего третий раз за месяц, пока Софа нянчится с ними каждый день. Боюсь представить, откуда у неё столько терпения.
Я рванул на кухню, где на полу сидел наш младшенький и тянул в рот салфетки.
— Дарон, нет! — вскрикнул я, подскочив к ребёнку и стал вынимать из его рта бумагу. — Выплюнь бяку, сынок, не надо её есть!
Благо, он само спокойствие и не капризный, в отличие от нашего старшего, и послушно выплюнул салфетки. Нашим первым троим детям по семь лет, Дарону годик. Я когда узнал, что у нас тройня родилась, я чуть не умер сначала от шока, потом от страха, потом от восторга, а потом от бессонницы. Было очень страшно первое время брать детей на руки, я сильно переживал, что сломаю им что-то, надавлю и сделаю больно, тем более — уроню. Старшим родился сын, Верд, через четыре минуты дочь, Амнерис, и ещё через семь минут второй сын, Данте. Несмотря на то, что они тройняшки, они не близнецы. Данте и Верд мало того, что отличаются внешне, так ещё и характеры очень разные. Первенец нагловатый, упрямый, конфликтный по отношению к Амнерис, а Данте покладистый, спокойный, скромный, больше любит мать и Дарона. Он часто помогает Софочке с братиком сидеть, постоянно старается заботиться о них и обо мне. А Амнерис больше занята тем, что ругается с Вердом, они часто дерутся, и дочь, сознавая, что она девочка и её бить как бы нельзя, всякий раз, когда брат дёргает её черные волосы или щипает, сразу вопит: «Папа, а Верд меня бьёт!».
Ко мне прибежал Данте и протянул руки.
— Папа, дай братика. Он кушать хочет.
— Я сейчас ему смесь сделаю, сможешь накормить?
— Да, мама меня научила.
— Зашибись, секунду.
Я резко нафигачил смесь ребёнку, дал бутылочку и младшенького Данте, чмокнул обоих в макушки и пошёл к старшим. Они бегали по потолку и орали друг на друга.
— Ты толстый!
— А ты тупая!
— Верд! — прикрикнул я. — Амнерис! Живо успокоились!
— Она первая обзывается! — обиженно защищался пухлый старшенький сынок. Собственно, у нас все дети пухленькие, только дочь любит упрекать в этом старшего брата.
— Ты жирный!
— Амнерис, — нахмурился я.
Она сложила руки на груди.
— Ладно, ты не жирный.
— Я знаю! Чё ты меня обзываешь, а Данте — нет?!
— Данте нормальный. Даже Дарон нормальный. А ты нет.
— Дарону один год!
— Так, слезайте, — встрял я. — Или за хвосты спущу.
Дочь что-то забурчала и полезла спускаться. Верд шикнул и тоже стал спускаться.
— Почему вы не можете жить мирно? — устало спросил я. — Взяли бы пример с Данте и Дарона.
Тут раздался звук открывания двери.
— Детишки! Мамочка вернулась из магазина и купила вам… пакет! — объявил отдохнувший и энергичный голос Софочки. Моя пампушечка вернулась, слава богу, я не один!
— Пакееееееет! Пакет! Пакет, господи, пакет!!! — наперебой завопили радостные дети и ломанулись к матери.
Я пошёл в гостиную. Там Софа взяла младшенького у Данте, который вместе с братом и сестрой понёсся радоваться пакету. Дарон пыхтел и возился с грудью матери, уронив на пол соску и бутылочку. Молока просит.
— Пойдём, покушаем, — она сладко чмокнула ребёнка в пухлую щёчку. Заметила меня и улыбнулась. — Привет, милый. Я вернулась.
— Я вижу, — я подошёл и поцеловал её. — Привет, сладенькая.
— Устал?
— Устал. Благо, Данте у нас хороший помощничек.
— Да. Пойди, отдохни, а мы покушаем. Да, пирожочек? — сюсюкалась она с Дароном. Тот довольно закряхтел, пытаясь освободить грудь от гнёта пуговок рубашки. — Ути ж мой маленький, так проголодался? Ну идём, идём, а папа рядом поспит. Верд, дорогой, разберите продукты пожалуйста, проконтролируй!