— Все нормально? — спрашивает Итан, проницательно вглядываясь мне в глаза.
— Да. Видимо. Прости, наверное, тебе было больно.
— Это точно был комар? — Итан смотрит на меня озабоченно.
Ставлю локоть на крышку столика, подпираю подбородок. От энчилады, еще несколько минут назад казавшейся восхитительно вкусной, теперь чуть не тошнит.
— Да, кажется.
Больше вопросами он не докучает. Ждет, когда заговорю я.
А я готова много чего наговорить, у меня в запасе есть что рассказать. Открываю рот и начинаю:
— У меня было два брата, оба младшие. И оба погибли от чумы. Старший, Джулиус, был на два года младше меня. Мы с ним очень дружили, у меня таких близких друзей больше не было. Когда он умер, ему только исполнилось семь лет. А младший, Рем, умер еще грудным ребенком. — (Итан берет меня за руку.) — Официально у него не было имени. Во всяком случае, так считала мама. В самый разгар чумы люди вообще перестали давать младенцам имена, потому что очень многие умирали, но отец потом всем справил свидетельство о рождении, где у каждого было указано имя, и настоял, чтобы мы так их и называли, даже когда братья умерли.
— А твоя мать что, так не делала? — спрашивает Итан.
Я качаю головой:
— После того как мы оказались здесь, мама всего несколько раз мельком вспоминала про них и ни разу не назвала по имени. Я ее понимаю. Ей слишком тяжело.
Итан молчит, видно, что переживает. Не меньше, чем я.
— Я с ужасом вспоминаю огромную красную опухоль на щеке Рема. Вокруг нас давно уже свирепствовала смерть, люди мёрли как мухи, а нашу семью зараза пока обходила стороной. Никто не заметил, как Рема укусил комар. Везде у нас были защитные сетки, мы под ними и спали, и ели. Мы тщательно следили, чтобы не было ни щелочки, опрыскивали все ядовитыми веществами против насекомых и молились… Каждый комар означал для нас смерть. И мне нелегко отвыкнуть, даже сейчас. А там у нас воздух намного более влажный и климат гораздо теплее. И комар олицетворял для нас несчастье, мировое зло. — Я закрываю глаза. Перед внутренним взором встает картина той жизни, но я поскорей отбрасываю ее. — Каждое красное пятнышко на щеке ребенка могло свести с ума. Мама сказала, что это, наверное, прыщик вскочил… да мало ли что. Но на четвертый день появились зловещие симптомы: жар, сыпь и покраснение глаз. А Рем тогда все еще улыбался. Он понятия не имел, что заразился страшной болезнью. Жутко было на это смотреть. Но ничего поделать было уже нельзя.
Итан сжимает мне руку.
Я сама удивляюсь: с чего это вдруг ударилась в воспоминания. Надо же, помню такие подробности. Память — это как глубокий колодец, и не знаешь, что там есть, пока не опустишь в него ведро и не поднимешь полное на поверхность.
— И главное, все это было в порядке вещей, вот в чем штука. Такое случалось везде, каждый день. Жизнь продолжалась, и никто не знал, чья очередь следующая, мамина, папина или моя. Оглядываясь назад, я вижу полную картину трагедии, но сейчас все кажется дурным сном. Было ли это только начало? Или уже конец? Смерть поджидала тебя каждую минуту, но в этом ужасе оставался и шанс выжить. Правда, состояние было такое, что не хотелось ни того ни другого, вообще ничего. У меня был знакомый мальчик, который в один день потерял обоих родителей. Его нашли сидящим на полу рядом с их телами. Он не знал, что делать.
— Господи… — шепчет Итан.
— Когда появлялись первые симптомы чумы, к зараженному человеку нельзя было прикасаться. Надлежало срочно отправлять его в карантин, а мертвые тела как можно скорей уничтожать. Еще до того, как вирус стали переносить комары, заразиться можно было при непосредственном контакте с больным. — Я говорю быстро, боясь, что если остановлюсь хоть на секунду, то не смогу продолжить. — Люди боялись появляться в публичных местах, прикасаться друг к другу, некому стало заботиться о больных. Наш сосед, врач, — один из немногих, кто выжил; наверное, у него был иммунитет. Он забрал моего братика-младенца, чтобы тот умер у него на дворе с десятками других. А я была против. Мне казалось диким, что наш ребенок умирает неизвестно где, рядом с чужими людьми. Я побежала за соседом и отняла у него ребенка. Мне тогда было восемь лет. Поэтому Рем остался у нас и умер у меня на руках. И мне было абсолютно все равно, что я тоже могла умереть.
Итан смотрит на меня во все глаза, впитывает каждое мое слово, качает головой:
— Значит, ты не заразилась.
— Нет. Бедняга-сосед все-таки через месяц умер, но я оказалась невосприимчивой к вирусу. В тот вечер, когда я держала на руках ребенка, меня укусил комар. Но я никому не сказала, просто стала ждать смерти. Может быть, даже хотела умереть. Но вот не умерла…