По своей давней привычке к бедности я не сразу вспомнил, что на какое‑то время обеспечен благодаря продаже марок. А вспомнив, поразился: до чего фантастически изменилась жизнь. «Кстати, — непоследовательно подумалось мне, — нужно непременно заставить Нодара сделать в Москве рентген. Кто знает — тот ли вышел камень?»
— Мамочка! — раздался голос откуда‑то сверху.
С галереи звала, махала рукой старая одутловатая женщина в накинутом на плечи пуховом платке. Я огляделся. Кроме индюка, расхаживающего в лоснящейся свежей траве, вокруг никого не было.
— Мамочка! Поди! Поди! — продолжала махать старуха. — Сюда иди!
Я понял, что зовут именно меня.
Тамрико, которая как раз спускалась, чтоб встретить у входа, провела по наружной лестнице на галерею, а оттуда в комнату, где у ложа больного стояли Нодар и Вано. Чувствовалось, что комнату только что наспех прибрали, сменили постельное белье. Пахло одеколоном.
Чистое, видимо только что выбритое, лицо старого человека, укрытого одеялом с накрахмаленным пододеяльником, было по–своему красиво, словно античная медаль.
— Вот наш дорогой Отари, — сказал Нодар. — А это Артур — настоящий волшебник!
— Почему? — спросил слабым голосом больной. — Почему никто не предложит стула? Здравствуйте. Пожалуйста, садитесь.
Я сел на стул, подставленный Вано. И почувствовал, что за моей спиной прибавилось народа.
— Простите, как ваше отчество?
— Отар Степанович.
— Что с вами, Отар Степанович?
— Может быть, пусть жена расскажет? — вмешался Нодар.
Я оглянулся, увидел ту самую одутловатую женщину, которая звала меня с галереи. В руках у неё были бумажки, очевидно выписка из истории болезни, рецепты. За её спиной, ближе к двери, теснились молодые ребята. Те самые, что вчера работали на раскопе.
— Она не знает по–русски, — сказал Отар Степанович. — Лежу почти месяц уже. Боль — повернуться не могу.
— Где боль?
— В радикулите. Спину больно. Скажите, если уколы делали, таблетки ем — не помогает, разве это радикулит?
— Посмотрим. — Было неловко протягивать свои руки, не хотелось приводить присутствующих в замешательство. И я попросил всех выйти.
Оставшись наедине с больным, обследовал ладонью позвоночник, поясницу. От одного из поясничных позвонков прерывисто, как морзянка, било холодом.
Начал насыщать это место энергией. Будучи уверен, что у Отара Степановича защемлён нерв, я не очень‑то представлял себе, как быть. Ни насыщение энергией, ни прогрев растёртыми друг о друга ладонями — все это не давало никакого эффекта, хотя больной, лёжа на животе, трогательно приговаривал:
— Как будто легче, немного легче.
«А может, там, наоборот, переизбыток?» — подумал я и стал выматывать всепроникающими розовыми полосами эту холодную энергию, зацеплять, вытаскивать её из позвонка наружу…
— Отар Степанович, попробуйте двинуться.
Едва шевельнувшись, больной закричал. Я испугался, что сейчас ворвутся домочадцы.
— Спокойно!
И тут я вспомнил, как недавно во время занятий Йовайша раздал каждому по листу голубоватой бумаги с изображениями человеческих стоп. Оказывается, что и на стопах, как и на ушах, каждый участок представляет внешние и внутренние органы… Наружный край, ребро стопы, представлял весь позвоночник.
Я откинул с ног одеяло и указательным пальцем стал поочерёдно надавливать и массировать ребра сначала левой, затем правой стопы. Потом сообразил, что участок, где стопа изгибается к пятке, подобен изгибу спины к пояснице. Изо всех сил нажал на этот изгиб раз, другой…
— Подвигайтесь, спровоцируйте боль!
Отар Степанович робко шевельнулся.
— Ничего не чувствую.
— Смелее! Не бойтесь! — Я снял одеяло, помог ему повернуться на спину, сесть, спустить ноги с кровати. Вокруг талии поверх кальсон у него был повязан какой‑то белый широкий пояс.
— Что это такое?
— В Тбилиси дали. Американский. Против радикулита. Пятнадцать рублей стоит.
— Снимите.
Развязывая пояс, старик удивился:
— Поворачиваюсь! Сижу!
— А сейчас встанете. Где ваши брюки?
Я достал из шкафа брюки, рубашку, помог надеть туфли.
— Вставайте!
Отар Степанович поднялся, сделал шаг.
— Ну что? — Я подстраховывал его, стоял рядом.
Недоуменная улыбка показалась на лице старика. И вдруг исчезла. Я встревожился.
— Моя Натэлла. Извините, раз вы уж здесь, сердце у неё.