— Хорошо. Посмотрю. Только идите за ней сами.
— Сам? — Старик с испугом взглянул на расстояние, отделяющее его от двери.
— Не робейте, Отар Степанович. Вперед!
Старик робко двинулся. У самой двери обернулся, выдохнул:
— Не болит.
…Пока я занимался одутловатой Натэллой, у которой действительно оказалось нездоровое сердце, привели её двоюродную сестру с воспалением седалищного нерва. И тут произошёл сбой: как я ни бился, женщине не становилось легче. Вконец измучившись, отпустил пациентку, и тут же на её месте возник мальчик с гландами.
После мальчика Тамрико умолила выйти во двор, куда привезли ещё одного острого радикулитчика — колхозного агронома.
Спускаясь по лестнице, я ужаснулся. Двор был полон народа. У раскрытых ворот стояли машины, подводы с лошадьми.
— Что вы наделали? — шёпотом сказал я Вано, шествующему рядом со стулом в руках.
— Они все заплатят, заплатят.
— Вы с ума сошли. Никаких денег я не беру.
— Не берете? — огорчился Вано.
Сидя на стуле, я принимал пациентов. Нодар, Вано, Тамрико ассистировали мне. То приносили стаканчики с водой для насыщения её энергией, то устанавливали очередь, прекращали брань. Краем глаза я порой замечал, как по двору довольно бодро снуёт Отар Степанович.
Непомерная усталость наваливалась на меня, а народа всё прибывало. Самым поразительным было то, что люди продолжали излечиваться. Снималась зубная боль, головная, стихали рези в желудке, в придатках. Переставали болеть сердца.
Отпустив очередного пациента, я сидел в изнеможении, расслабленно уронив руки, когда, раздвигая толпу, показался коренастый милиционер с лейтенантскими погонами.
«Заберут», — подумал я. Мне уже было всё равно.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте.
— Фурункулез лечить можете?
Я смотрел на лейтенанта, который торопливо расстёгивал китель, чувствовал, что выдохся окончательно.
— Завтра.
— Что?
— В другой раз. Извините. — И я начал валиться со стула.
…Нодар и Вано, поддерживая, вели меня к машине, Тамрико расчищала дорогу.
Открытый багажник «запорожца» был доверху забит какими‑то банками, пакетами, узелками. Отар Степанович и один из вчерашних парней втаскивали на забитое мешками заднее сиденье тяжёлую бутыль.
Меня усадили рядом с Вано. Поехали вдвоём, так как для Нодара и Тамрико места не осталось.
Машина вырвалась из села, покатила вдоль реки. Солнце уже клонилось к горам.
Вано остановился возле своего дома, помог выйти. На воротах белела наколотая на гвоздь бумажка. Вано снял её, развернул. Потом подал мне.
Это была телеграмма. «Возвращайся. Мама больна. Анна».
Йовайша задал новое упражнение: перед сном надо вспомнить весь день, увидеть себя со стороны, будто смотришь немой фильм. А когда дойдёшь до вечера — вспоминать в обратном порядке. На следующий день нужно вспомнить уже два дня туда и обратно, далее — три дня. Так до семи дней сразу.
Поначалу это очень трудно. Застреваешь на встречах, разговорах, ситуациях. Порой ловишься на том, что не видишь себя или выпадает часть дня — кажется, невозможно вспомнить, что ты делал, где был. Обратный порядок воспоминания, задом наперёд, сперва смешон и странен. Это как кино, пущенное вспять.
Но постепенно замечаешь, что при обратном порядке вспоминается гораздо больше деталей, подробностей. Это в конце концов объяснимо. Совершенно необъяснимо другое: когда идёт обратный порядок и глядишь на себя со стороны, особенно если это связано с быстрым проходом по улице, поворотом за угол, — всем телом чувствуешь реальное дуновение упругого ветра. Он сшибает тебя, сопротивляется твоему на–оборотному перемещению в пространстве.
Сегодня в лаборатории спрашиваю Йовайшу: что же это такое?
Отвечает, по своему обыкновению коротко и загадочно:
— Ведь вы читали труды пулковского астронома Козырева? Время — это энергия. Оно имеет вектор.
Я помню об этом дне. Весь год помню. Подвел черту под прежними стихами. Под собой прежним. Какое счастье, что я тогда не подарил Поэту свою первую книжку.
Всегда писал искренне. Можно хотеть быть искренним, но не уметь им быть. Это мне было дано с самого начала. Но я пытался смотреть на жизнь глазами Маяковского, Уитмена, того же Поэта.
Теперь учусь видеть сам, искать свои слова. Как трудно понять действительность, которая в упор смотрит на тебя каждый миг. Кажется, понять её до конца невозможно. Загадка. Задуманные стихи в процессе творчества вырываются из‑под контроля. В итоге выходит не совсем то, что замыслил. И в этом «не совсем» — какой‑то сокровенный, тайный подсказ.